Рене Декарт - Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Эпистемон: Я не хочу уклоняться от счастья, о котором уже просил вас.

Полиандр: А я охотно буду присутствовать на этом собеседовании, хотя бы и не чувствовал себя способным извлечь отсюда какую-либо пользу.

Эвдокс: Думайте лучше, Полиандр, что это будет к вашей выгоде, ибо в вас нет предвзятости, и потому мне будет лучше перенять на правую сторону нейтральное лицо, а не Эпистемона, который чаще найдет в себе склонность к противной стороне. Но чтобы отчетливее понять свойство ученья, предлагаемого мною, я надеюсь, вы отметите различие между науками и простыми знаниями, получаемыми без всякого рассуждения в форме доводов, каковы знания языка, истории, географии и вообще всего, зависящего от одного опыта. Я вполне согласен, что недостаточно человеческой жизни для приобретения опыта во всем, что находится в мире. Но я также убежден, что было бы безумием желать этого и что светский человек не более обязан знать по-гречески или по-латыни, чем по-швейцарски либо по-нижнебретонски, ни истории Империи более, чем истории маленьких государств Европы. Должно только позаботиться о заполнении своего досуга достойным и полезным и обременять память только необходимым. Что же касается познаний, представляющих не что иное, как достоверные суждения, которые мы опираем на известные предварительные знания, то одни из них извлекаются из общего достояния и их слышат и понимают все, другие же извлекаются из редких и специально изучаемых опытов.Признаюсь также, что невозможно отдельно рассуждать о каждом из последних, ведь следовало бы, во‐первых, отыскать все травы и камни, находимые в Индии, увидеть феникса, – короче говоря, не упускать ничего из наиболее диковинного в природе. Но я думаю, что достаточно удовлетворю своему обещанию, если, изложив истины, какие можно вывести из обыкновенных и каждому известных вещей, я сделаю вас способными самим найти все прочие истины, как только вам заблагорассудится приложить старания к отысканию их.

Полиандр: Я думаю, что это все, чего возможно желать; и я буду согласен с вами, если только вы мне достаточно засвидетельствуете известное число предложений, столь прославленных, что их знает всякий, и касающихся божества, разумной души, добродетелей и воздаяния за них;

эти истины я сравнил бы с теми древними зданиями, о славе которых каждый знает, хотя все знаки их величия похоронены в руинах прошлого. Я отнюдь не сомневаюсь, чтобы первые, кто обязал людей мыслить все эти истины, имели очень сильные основания для их доказательства; но эти истины позднее столь мало повторялись, что нет больше никого, кто знал бы их. И все-таки эти истины так важны, что благоразумие обязывает нас скорее слепо им верить, из боязни ошибиться, чем оставить их выяснение до той поры, когда мы перейдем в иной мир.

Эпистемон: Что до меня, то я несколько более любознателен и хотел бы, помимо того, чтобы вы выяснили мне некоторые особые трудности, встречаемые мною в каждом знании, а главным образом в том, что касается человеческих искусств, призраков, иллюзий, – короче, всех блестящих результатов, какие приписываются магии; я считаю, что их полезно знать, не для собственного пользования, но ради того, чтобы наше суждение не могло быть предваряемо удивлением перед неизвестным нам.

Эвдокс: Я постараюсь удовлетворить обоих вас. И в целях соблюдения порядка, благодаря которому мы могли бы дойти до цели, я прежде всего обнадеживаю себя, Полиандр, что мы с вами поддержим друг друга во всех вещах, касающихся мира, обсуждая их самих по себе; только бы Эпистемон не прерывал нас – меньшее, что он может, так как его возражения принудят нас часто отклоняться от нашего предмета. Затем мы все втроем снова поговорим обо всех вещах, но в ином смысле, именно поскольку они относятся к нам и поскольку они могут быть названы истинными или ложными; и вот Эпистемон будет иметь случай предложить на обсуждение все затруднения, какие останутся у него от предшествующих рассуждений.

Полиандр: Так укажите нам порядок, которого вы станете придерживаться в изложении каждого предмета.

Эвдокс: Должно начать с разумной души, так как в ней заключено все наше знание; обсудив ее природу и ее цели, мы придем к ее Творцу; а познав Его свойства и то, как Он все в мире создал, мы отметим наиболее достоверное касательно прочих тварей и исследуем, каким путем объекты воспринимаются нашими чувствами и наши мысли становятся истинными или ложными. Позднее я изложу здесь человеческие труды в области телесного мира; удивив же вас наиболее мощными машинами, редчайшими автоматами, наиболее ясными иллюзиями и тончайшими фокусами, какие может изобрести искусство, я открою вам в них тайны столь простые и безобидные, что вы перестанете удивляться чему бы то ни было из деяний наших рук. Я перейду к созданиям природы и, показав вам причину всех их движений и различия их качеств, а также то, чем душа растений и животных отличается от нашей, обсужу перед вами всю архитектуру чувственного мира;

сообщив о том, что наблюдается особенно достоверного в небесной сфере, я перейду к наиболее здравому толкованию того, что не может быть представляемо людьми; это я сделаю, чтобы изъяснить отношение чувственных вещей к интеллектуальным, а всех их вместе к Творцу, с целью объяснить бессмертие тварей и их будущее состояние до скончания века. Потом мы перейдем ко второй части собеседования, где потолкуем обо всех знаниях по отдельности, отберем все наиболее основательное в каждом и предложим метод подвинуть их много дальше и изыскать нам самим, средним умам, все то, что в состоянии изобрести тончайшие умы. Приготовив таким образом свой рассудок к абсолютно истинному суждению, нам нужно будет заняться упорядочением желаний, различая хорошее и дурное и отмечая действительную разницу между пороками и добродетелями. По совершении этого, я надеюсь, страсть к знанию, какой вы обладаете, не будет столь жестокой, а все сказанное мной покажется вам отлично удостоверенным, и вы заключите, что добрый ум, хотя бы он и вскармливался в пустыне и обладал только естественным светом, не может иметь иных, чем наши, мнений, раз он хорошо взвесит те же самые основания. Чтобы открыть начало такому рассуждению, должно исследовать, каково первое знание людей, в какой части души оно обитает и отчего оно в начале столь несовершенно.

Эпистемон: Мне кажется, что это будет выражено очень ясно, если сравнить сознание ребенка с чистой дощечкой, где должны размещаться наши идеи, которые подобны портретам с натуры, получаемым от каждой вещи. Чувства, склонность, наставники и рассудок суть различные художники, работающие над этим трудом; из них менее способные оказываются первыми повинны в путанице, а именно: несовершенные чувства, слепой инстинкт и бездельные мамки. Лучшее исходит от последнего, то есть разума; и все же должно, чтобы он углубился на многие годы в учение и долго следовал примеру своих учителей, прежде чем решится исправить какую-либо из их ошибок. Вот, по моему мнению, одна из главных причин нашей заботливости о знании. Ибо наши чувства не видят ничего помимо наиболее грубых и общих вещей, а наши природные наклонности извращены; а что до наставников, то хотя, без сомнения, можно бы найти среди них очень совершенных, однако они не в состоянии усилить нашей веры в их доводы раньше, чем последние исследует наш рассудок, которому одному достается в удел завершить этот труд. Такой наставник (то есть рассудок) как талантливый художник займется накладыванием заключительных тонов на плохую картину, набросанную юными подмастерьями; он хорошо воспользуется всеми правилами своего искусства, чтобы мало-помалу выправить то ту, то другую черту и прибавить от себя недостающее, вследствие чего он не может сделать этого, не оставляя крупных недостатков, так как вначале рисунок был дурно понят, фигуры плохо расположены и пропорции плохо соблюдены.