Рене Декарт - Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Когда первая встреча с каким-либо предметом поражает нас и мы думаем о нем как о новом или очень отличном от всего, прежде известного нам, или от того, каким мы предполагали его, – мы удивляемся предмету и привлечены им. Ввиду того, что это может произойти прежде, нежели мы как-либо узнали о пригодности или непригодности для нас этого объекта, мне кажется, что удивление – первая из всех страстей; и она не имеет противоположной, так как, если наличный объект не обладает ничем поражающим нас, он вовсе не затрагивает нас и мы обсуждаем его бесстрастно.

Изумление связано с уважением или пренебрежением, сообразно величию объекта или незначительности его, которые нас удивляют. Мы можем также уважать самих себя и пренебрегать собою; отсюда и вытекают страсти, а затем привычки великодушия или гордости и унижения или низости.

Но если мы ценим что-либо или пренебрегаем чем-либо, полагаемым нами как причины, способные причинить нам доброе или дурное, то из уважения вытекает благоговение, а из простого пренебрежения – презрение.

Все предыдущие страсти могут возбуждаться в нас помимо того, чтобы мы так или иначе воспринимали вещь как причиняющую нам добро либо зло. Но когда вещь представляется нам хорошей относительно нас, то это вызывает в нас любовь к ней; а когда она представляется нам как дурная либо вредная, то это побуждает нас к ненависти.

Из тех же рассуждений о добре и зле порождаются все прочие страсти. Но чтобы дать их в порядке, я стану различать время и, полагая, что они побуждают нас скорее вглядываться в будущее, нежели в настоящее и прошлое, начну с желания. Ясно, что желание постоянно взирает на будущее. Не только тогда, когда желают владеть чем-либо хорошим, еще не имеющимся налицо, или же избегнуть зла, которое может наступить, но и тогда, когда желают только сохранения хорошего или отсутствия дурного, что может продлить эту страсть.

Достаточно подумать, что приобретение хорошего или избежание дурного возможно, чтобы быть побужденным желать этого. Но когда принимают в соображение много или мало вероятности, что добьются желаемого, то представляемое как маловероятное вызывает боязнь, видом которой является ревность. Когда же надежда чрезмерна, то она изменяет свой вид и именуется беспечностью, тогда как, наоборот, крайняя боязнь переходит в отчаяние.

Мы можем надеяться и опасаться, хотя бы наступление того, что мы ждем, никоим образом не зависело от нас. Но когда оно представляется нам как зависящее от нас, то могут оказаться трудности в выборе средств или в выполнении. В первом случае наступает нерешительность, располагающая нас обдумывать и совещаться. В последнем же случае противопоставляется храбрость или отвага, вид которой – соревнование. А слабость противоположна храбрости, как испуг – отваге.

И если прежде, нежели покинута нерешительность, произведено действие, то порождаются угрызения совести, которые направлены не на будущее, как предыдущие страсти, а на настоящее и прошлое.

Сознание хорошего в настоящем вызывает в нас радость, сознание дурного – печаль, раз это «хорошее» и «дурное» дано как относящееся к нам.

Но когда «хорошее» и «дурное» представляется нам как относящееся к другим людям, мы можем ценить последних как достойных и недостойных того или иного. Когда мы расцениваем их как достойных хорошего или дурного, это вызывает в нас радость, поскольку для нас известным образом приятно видеть, что все идет как должно. Различие только то, что радость, вызываемая хорошим, серьезна, тогда как радость, вызываемая дурным, сопровождается смехом и злорадством. Но если мы считаем людей не заслуживающими происшедшего, то хорошее вызывает зависть, а дурное – сожаление, то есть виды печали. Замечено также, что те же страсти, которые относятся к наличным благам и бедам, часто могут быть относимы к грядущим благам и бедам, поскольку убежденность в том, что они придут, представляет их уже как бы в наличности.

Мы можем также обсуждать причины добра или зла, как настоящего, так и прошедшего. И добро, сделанное нами самими, даст нам внутреннее удовлетворение, наиболее приятную из страстей, тогда как зло вызывает раскаяние, наиболее горькую из них.

Добро, содеянное другими, становится причиной благосклонности к ним, если оно сделано не по отношению к нам, а в противном случае к благосклонности присоединяется признательность.

Подобным образом, зло, совершаемое другими и вовсе не относящееся к нам, вызывает в нас только негодование; если же зло имеет отношение к нам, то возбуждает также гнев.

Более того, хорошее, имеющееся или имевшееся в нас, будучи относимо к мнению, какое могут иметь о нем другие, вызывает в нас славу, а дурное – позор.

Иногда длительность блага причиняет скуку и отвращение, тогда как длительность зла уменьшает скорбь. Наконец, хорошее в прошлом вызывает сожаление, то есть вид печали, а миновавшее дурное вызывает веселость, то есть вид радости.

Вот порядок, кажущийся мне наилучшим для перечисления страстей. При этом я отлично знаю, что отклоняюсь от мнения всех, кто писал об этом предмете раньше. Но так произошло не без важного основания. Ибо те авторы выводят перечисление страстей из различения в чувствующей части души двух волнений, одно из которых они зовут похотливым (concupiscible), другое гневливым (irascible). Ввиду того, что я не нахожу в душе никакого различия частей, о чем было сказано выше, это деление, на мой взгляд, означает лишь то, что душа имеет две способности: одну – чтобы желать, другую – чтобы раздражаться; а так как она так же точно имеет способность удивляться, любить, надеяться, а также получать каждую из иных страстей или производить действия, к которым эти страсти ее побуждают, то я не усматриваю, почему желают отнести все их к похотливости или гневливости. Кроме того, исчисление теми авторами страстей не охватывает всех главных страстей, что, я думаю, сделано здесь. Я говорю «только главных», потому что можно подобным образом различить множество иных страстей, более частных; их число бесконечно.