Рене Декарт - Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Хотя страсть эта как бы уменьшается при своих проявлениях по той причине, что чем более встречают редких, поражающих вещей, тем более привыкают воздерживаться от удивления и мыслить, что те вещи, которые могут предстать впоследствии, суть самые заурядные, однако когда удивление особенно возбудимо и когда задерживают свое внимание на нервом образе представляющихся вещей, не приобретая дальнейшего знания, то удивление оставляет по себе привычку, располагающую душу одинаковым образом относиться ко всем данным вещам, поскольку они кажутся достаточно новыми. Это и обусловливает болезненность тех, кто слепо любознателен, то есть кто ищет редкостей, чтобы удивляться им, а вовсе не для того, чтобы их знать: постепенно эти лица становятся столь охочими удивляться, что ничего не стоящие вещи привлекают их не менее, чем те, разыскание которых особенно полезно.

Любовь есть душевное волнение, причиняемое движением «духов», которое побуждает душу добровольно соединяться с вещами, ей сродными, а ненависть – волнение, причиняемое «духами» и побуждающее душу желать удаления от вещей, кажущихся ей вредными.Я говорю, что волнения причиняются «духами», чтобы различить любовь и ненависть как страсти, зависящие от тела, от суждений, которые также побуждают душу соединяться с вещами, принимаемыми ею за хорошие, и удаляться от вещей, считаемых ею дурными; равно и от эмоций, возбуждаемых в душе только этими суждениями.

Впрочем, употребляя термин «добровольно», я намереваюсь говорить здесь не о желании, – эта страсть остается в стороне и относится к будущему, – а лишь о сочувствии, посредством которого мыслят себя уже в настоящем как бы связанными с тем, чего хотят, так что воображают такое целое, где себя считают одной, а любимую вещь другой его частью. Например, в ненависти рассматривают себя как целое, совершенно отделенное от вещи, к которой питают отвращение.

Вообще различают два вида любви: одна называется любовью-благожелательством, то есть такой любовью, которая побуждает желать добра тому, кого любят; другая называется любовью-вожделением, то есть любовью, вызывающей желание обладать любимым предметом. Но, мне кажется, это деление касается только результата любви, а не ее сущности, ибо поскольку связаны добровольно с какой-либо вещью, какова бы последняя ни была, постольку имеют к ней благоволение, то есть соединяют с ней желание вещей, полагаемых пригодными для той вещи: это один из главных результатов любви. И если полагают, что было бы хорошо владеть вещью или соединиться с ней иначе чем добровольно, то ее желают: это тоже один из обычных результатов любви.

Нет необходимости различать столько же разных видов любви, сколько существует различных вещей, которые можно любить. Хотя, например, страсть самолюбивого человека к славе, скупца к деньгам, пьяницы к вину, распутника к женщине, которую он желает изнасиловать, порядочного человека к своему другу или предмету сердца, доброго отца к своим детям, – хотя все эти страсти и различаются между собой, однако в их причастности любви они сходствуют. Но четверо первых имеют любовь только к обладанию объектами их страстей, а вовсе не к самим объектам, стремление к которым для них смешивается с другими страстями, тогда как любовь, питаемая хорошим отцом к своим детям, столь чиста, что не желает ничего иметь от них, совершенно не желает как-либо обладать ими либо быть связанной с ними теснее, чем это есть; но, считая детей за свое второе «я», такой человек ищет их блага, как собственного или даже с большей заботливостью. Представляя себе, что он и они суть единое и что он не самая лучшая часть этого единого, он часто ставит их интересы впереди своих и не страшится потерять себя для их спасения. Приверженность, которую имеют благородные люди к своим друзьям, той же природы, хотя она редко так совершенна;

а любовь, какую питают к любовнице, во многом причастна описанной природе, но она причастна несколько и иной природе.

Можно, мне кажется, с большим основанием различать любовь по степени уважения, какое оказывают тому, что любить, сравнительно с самими собою. Когда считают объект своей любви ниже себя, то имеют к нему простое пристрастие; когда считают его равным себе – это называется дружбой: а когда его превозносят, подобная страсть может быть названа благоговением.Так, можно иметь пристрастие к цветам, к птицам, к лошади. Но, если только не обладают расстроенным рассудком, нельзя иметь дружбы ни к кому, кроме людей. И последний столь естественный объект этой страсти, что нет настолько несовершенного человека, к которому нельзя было бы питать дружбы, когда влюблен и имеешь душу действительно высокую и благородную, о чем речь будет дальше в § § 144 и 146. Что касается благоговения, то главным его объектом является Божество, к которому нельзя оставаться не благоговеющим, если познать Его как должно; но можно также иметь благоговение к своему повелителю, своей стране, своему городу и даже к обыкновенному человеку, поскольку уважаешь его больше себя. Следовательно, различие между этими тремя видами любви проводится главным образом по их результатам. Ибо поскольку во всех видах любви считают себя связанными с любимым предметом, то всегда готовы оставить худшую часть всего, что связано с ней, чтобы сохранить другую часть; отсюда и получается, что любимому предмету отдают предпочтение перед предметом простого увлечения и, наоборот, в благоговении отдают предпочтение вещи любимой самой по себе, за которую не побоятся умереть, лишь бы сохранить ее. Примеры этому мы часто видим в тех, кто готов умереть для защиты своего государя, или города, или даже частных, боготворимых им лиц.

Хотя ненависть прямо противоположна любви, однако ее не подразделяют на столько же видов по той причине, что не замечают между бедами, добровольно избегаемыми, того различия, какое делают для благ, с коими связаны.

Я нахожу только одно важное различие одинаковым и в любви, и в ненависти. Оно состоит в том, что объекты той и другой из страстей могут быть представлены душе либо внешними чувствами, либо внутренними чувствами и с помощью собственных усилий души. Ведь, вообще, добром и злом мы называем то, что наши внутренние чувства или разум принуждают нас расценивать как пригодное или противное нашей природе, но мы также называем красивым или безобразным то, что нам представляется внешними нашими чувствами, главным образом зрением, которое важнее прочих чувств. Отсюда – два рода любви, а именно: любовь, питаемая к хорошим вещам, и любовь, питаемая к красивым вещам; этому последнему роду можно дать имя удовольствия, чтобы не смешивать его с другими родами любви, а также с вожделением, которому часто дают имя любви. Отсюда же порождается и два вида ненависти: одна ненависть относится к дурным вещам, другая к безобразным; последняя может быть названа для отличия ужасом или отвращением. Но особенно замечательно здесь то, что страсти удовольствия и отвращения обычно более сильны, нежели иные виды любви и ненависти, ибо все, доходящее до души через посредство ее чувств, затрагивает ее сильнее, чем представляемое ей разумом; однако указанные страсти обычно имеют меньше истинности. Значит, из всех страстей это те, которые особенно обманывают душу, и их должно заботливо остерегаться.