Рене Декарт - Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Те, кто подобным образом великодушен, естественно склонны совершать великие дела и, однако, не предпринимают ничего такого, к чему не чувствуют себя способными; благодаря тому, что они считают особо великим делать добро другим и презирать собственный интерес, они всегда особенно учтивы, приветливы и обязательны по отношению ко всякому. Вместе с тем они всецело господа своих страстей, в особенно желания, ревности и зависти, так как нет вещи, приобретение которой не зависело бы от них, ибо они думают, что достаточно ценить, чтобы заслужить особенное внимание со стороны других; они также господа над ненавистью к людям, так как уважают всех; господа над страхом, ибо их поддерживает доверие к добродетели людей; и, наконец, над гневом, по той причине, что, очень мало ценя вещи, зависящие от другого, они никогда не дают своим врагам преимущества познать, как им вредить.

Все, кто имеет хорошее мнение о самом себе по другому какому бы то ни было поводу, обладают не истинным величием души, а только гордостью, которая всегда очень порочна, хотя становится такой тем больше, чем неосновательнее причина, по которой уважают себя; а наиболее неосновательная из всех причин – это когда гордятся без всякого повода, то есть не думая, что обладают какой-либо заслугой, за которую должны быть вознаграждены, но только потому, что вовсе не дорожат заслугой, и, воображая, будто слава не что иное, как захват, полагают, что кто припишет ее себе, тот и будет иметь больше славы. Этот порок столь безрассуден и нелеп, что для меня было бы прискорбно верить, будто существовали люди, в него впадавшие, если никто никогда не хвалил их незаслуженно; но лесть так обща всем, что совершенно не существует людей столь обездоленных, которые не видели бы частого уважения в себе именно за то, что не заслуживают никакой похвалы, а достойны скорее порицания: это и дает случай наиболее невежественным и тупым людям впадать в подобный вид гордости.

Но какой бы ни была причина самоуважения, помимо чувствуемого человеком желания использовать свою свободную волю, что, как я говорил, вызывает великодушие, всякая подобная причина производит всегда весьма дурную гордость, которая столь отлична от этого справедливого великодушия, что имеет совсем обратные результаты: все остальные блага, такие как разум, красота, богатство, почести и так далее, обычно тем больше ценятся, чем в меньшем числе людей встречаются; эти блага даже таковы обычно, что не могут быть общи многим; поэтому гордецы стремятся унизить всех остальных людей и, являясь рабами своих желаний, беспрерывно волнуют душу злобой, завистью, ревностью и гневом.

Что касается низости или порочного смирения, то оно заключается в том, что чувствуют себя слабыми или малорешительными и что, как бы вовсе не владея правильным употреблением свободной воли, не могут избежать совершения того, в чем позднее будут раскаиваться. Далее состоит оно в том, что не верят в возможность ни существовать собственными силами, ни обойтись без многого такого, приобретение чего зависит от других. Порочное смирение прямо противоположно великодушию; и часто случается, что те, кто имеет характер особенно низкий, наиболее надменны и горды, а наиболее великодушные особо скромны и смиренны. Но имеющие характер сильный и величавый не изменяют смирению ни при удачах, ни при несчастьях, какие с ними случаются, тогда как те, кто слаб и гнусен, руководятся только счастьем, и удача раздувает их, а несчастье делает униженными. Часто даже заметно, что они бесславно унижаются перед теми, от кого ожидают известной выгоды или опасаются известного зла, и в то же время заносчиво возвышаются над теми, от кого не ждут ничего, не надеются на что-либо.

Легко, впрочем, понять, что гордость и низость не только пороки, но и страсти по той причине, что их возбуждение сильно проявляется во внешнем виде тех, кто внезапно надулся или принизился по какому-либо новому поводу; но позволительно сомневаться, могут ли великодушие и смирение, как добродетели, быть также и страстями, ибо их движения мало проявляются и, по-видимому, добродетель не столь сходна со страстью, как порок. Тем не менее я вовсе не вижу причины, препятствующей, чтобы то же самое движение «духов», которое служит усилению мысли, имеющей дурное основание, не могло бы усиливать ее, когда она покоится на хорошем основании. Ввиду того что великодушие и гордость состоят в хорошем мнении о самом себе и отличаются только тем, что это мнение основательно в одном и неосновательно в другом случае, мне и кажется, что их можно отнести к одной и той же страсти, которая вызывается движением, составленным из движений удивления, радости и любви, как той, какую имеют к себе, так и той, которая относится к вещи, заставляющей уважать самих себя. Наоборот, движение, вызывающее смирение как добродетельное, так и порочное, составлено из страстей удивления, печали и любви к самому себе, смешанной с ненавистью к своим недостаткам, которые вынуждают презирать себя; и все различие, какое я отмечаю в этих движениях, заключается в том, что каждое из движений удивления имеет две особенности: во‐первых, неожиданность делает его сильным с самого начала, во‐вторых, оно остается одинаковым в своем продолжении, то есть «духи» продолжают двигаться с тем же самым содержанием в мозгу. Из этих особенностей первая встречается гораздо чаще в гордости или низости, чем в великодушии или в добродетельном смирении; последняя, напротив, более отмечается в этих двух, чем в первых из страстей, так как порок исходит обычно от неведения, и, следовательно, кто знает меньше, скорее способны возгордиться и унизиться в большей мере, чем должно, по той причине, что все вновь с ними случающееся их изумляет и, приписывая происшедшее себе, они любуются собой; уважают же себя или презирают они постольку, поскольку соображают, ведет ли происшедшее с ними к их выгоде или нет. Но так как часто вслед за тем, что заставляло гордиться, наступает то, что их принижает, движение их страсти изменчиво. Напротив, в великодушии нет ничего несовместного с добродетельным смирением, притом ничего, что могло бы изменить движение «духов», отчего эти движения постоянны и всегда похожи одно на другое. Но они не наступают с такой неожиданностью, ибо те, кто уважает себя подобным образом, понимают причины этого самоуважения. Однако, можно сказать, эти причины так поразительны (а именно: возможность пользоваться свободой воли, заставляющая ценить себя, и немощи субъекта, в котором кроется эта возможность, вынуждающие не так уж себя переоценивать), что всякий раз, как их снова представляют себе, они всегда приносят новое удивление.