Рене Декарт - Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Гнев также есть вид ненависти или отвращения, которое мы питаем причинившим или пытающимся причинить какое-либо зло, не безразлично кому бы то ни было, но преимущественно нам. Гнев содержит то же, что и негодование, и это тем более, что он основан на поступках, касающихся нас, за которые мы имеем желание отмстить. Так как это желание почти всегда сопровождает гнев, то он существенно противоположен признательности, как негодование – доброжелательству.Но он несравненно более жесток, чем три остальные страсти, потому что желание отвратить вредное и отмстить есть острейшее из всех желаний. Это желание связано с любовью к самому себе, которая доставляет гневу все волнение крови, какое могут причинить отвага и храбрость. Благодаря ненависти кровь, главным образом желчная, идет из селезенки и маленьких вен печени, получает там волнение и входит в сердце, где в силу своего обилия и природы желчи, с которой кровь смешана, она вызывает теплоту более резкую и жгучую, чем та, какая могла бы быть вызвана любовью или радостью.

Внешние знаки этой страсти различны, сообразно различным темпераментам лиц и различию прочих страстей, образующих гнев и присоединяющихся к нему. Так, наблюдаются среди людей такие, кто бледнеет или дрожит, впадая в гнев, наблюдаются и такие, кто краснеет или даже плачет. Обычно думают, что гнев тех, кто бледнеет, более страшен, нежели гнев краснеющих. Основание этому в том, что когда не хотят или не могут ответить иначе как видом или словами, то затрачивают весь свой пыл и всю свою силу с самого начала волнения: вот причина покраснения; кроме того, иногда раскаяние и жалость к самим себе, что не могут отмстить иначе, причиняет плач. Наоборот, те, кто владеет собой и решается на более крупное отмщение, становятся печальны, так как считают себя обязанными к мести поступком, приведшим их в гнев. Они иногда имеют также страх перед бедами, могущими наступить вслед за принятым ими решением, и это прежде всего делает их бледными, холодными и дрожащими. Но раз они приступят к выполнению мщения, они разгорячаются тем сильнее, чем холоднее они были вначале, подобно тому как лихорадка, начинающаяся ознобом, обычно бывает особенно сильна.

Это свидетельствует о различии двух видов гнева: один гнев очень быстр и сильно проявляется вовне, но тем не менее сопровождается незначительными результатами и легко может быть утишен; другой не проявляется настолько сразу, но особенно гложет сердце и имеет наиболее опасные результаты. Те, в ком много доброты и любви, более подвластны первому виду гнева, ведь он вытекает не из глубокой ненависти, а из быстрого отвращения, постигающего их по той причине, что, будучи склонны воображать, что все должно идти тем порядком, какой ими считается за лучший, они, в случае противного, удивляются и оскорбляются случившимся, даже если это их особенно не касается; обладая большой привязанностью, они столь же интересуются теми, кого любят, как самими собой. И то, что для другого было бы лишь предметом негодования, для них есть предмет гнева; так как их наклонность любить вызывает в них много теплоты и крови, то отвращение, овладевающее ими, не может толкать даже незначительное количество желчи без того, чтобы это не причиняло большого волнения в крови; но это волнение почти вовсе не длится, так как сила неожиданности здесь непродолжительна, и лишь только эти лица увидят, что предмет, их рассердивший, не должен их так отталкивать, они раскаиваются.

Другой вид гнева, где преобладает ненависть и печаль, не столь очевиден вначале, исключая того, что он заставляет бледнеть в лице; но сила его мало-помалу возрастает при возбуждении полного желания отмстить, влияющего на кровь, которая, будучи смешана с желчью, при движении к сердцу от нижней части печени и от селезенки, вызывает там жар очень сильный и очень острый. И как в первом случае были люди особенно великодушные, обладающие большой признательностью, так эти имеют особенно много надменности и, будучи более низкими и нетвердыми, дают вовлечь себя в подобный вид гнева. Несправедливости кажутся им тем грандиознее, чем больше гордость заставляла их особо почитать себя и также чем исключительнее они оценивают блага, которых лишены и которые ценят тем выше, чем хуже и ниже их душа, ибо эти блага зависят от другого.

Впрочем, хотя эта страсть полезна для придания нам мужества отклонять несправедливости, однако нет другой страсти, крайностей которой следовало бы избегать с большей заботливостью, ибо эти крайности, затемняя суждение, часто вынуждают к ошибкам, в которых спустя время раскаиваются; иногда же эти ошибки препятствуют устранять должным образом наличные несправедливости, что можно было бы сделать при меньшем возбуждении. Но так как всего чрезмернее эти крайности вызываются именно гордостью, то, на мой взгляд, великодушие – лучшее средство, какое можно найти против крайностей гнева. При великодушии ведь очень мало ценят все те блага, которые могут быть отняты, и, наоборот, особенно ценят свободу и абсолютное господство над самим собой, что теряется, раз могут быть оскорблены кем-либо; следовательно, благодаря великодушию питают только презрение, в крайнем случае негодование, к несправедливостям, какими другие люди обычно оскорбляются.

То, что я называю здесь славой, есть вид радости, основанной на любви к самому себе; а любовь эта исходит из убеждения или надежды, что будут хвалимы кем-либо другим.Значит, слава отличается от внутреннего удовлетворения, проистекающего из убеждения, что нами совершен хороший поступок, ведь иногда люди получают похвалу за то, что вовсе не признается хорошим, и порицаются за то, что считается наилучшим. Но оба этих проявления страсти суть виды уважения к самому себе, а также и виды радости. Ибо видеть себя уважаемым другими – это повод уважать самого себя.

Стыд, наоборот, есть вид печали, также основанной на любви к самому себе, исходящей из убеждения или боязни, что будут порицаемы. Стыд, помимо того, есть вид скромности или униженности и сомнения в себе. Ведь, ценя себя столь высоко, что не в состоянии вообразить себя презираемыми кем-либо, люди не могли бы так легко стыдиться.