Дмитрий Кралечкин - Ненадежное бытие. Хайдеггер и модернизм

Следовательно, Жюльен принципиально отвергает возможность существования различия essor / étale в двух модусах – «в себе» (в гипотетическом стихийном состоянии) и «для себя» (в маркированном/оппозиционном), причем именно второй модус определяет невозможность попадать в такт, оказываться вовремя и кстати. Действительно, режим essor / étale «в себе» представим в качестве позитивного и нерефлексивного способа существования фактической/демократической жизни, составляющего в определенной степени саму ее идеологию (творческой энергии, потенций, возможности решать проблемы за счет перебора, а не форсированного рывка). Так, одной из ее особенностей является склонность выжидать, «временить», откладывать, совпадающая с превозносимой Жюльеном неспешностью (обещающей, естественно, успешность). Не встретился ли с этим режимом неспешности и одновременно успешности Токвиль, заставший Америку в тот странный момент, когда старый порядок уже разрушен, а новый порядок демократической темпоральности еще не наступил? В этом невозможном, воображаемом моменте, «золотом веке» демократии – или Китая до наступления «ритуала» (то есть рефлексивности) – невозможность отличить промедление от позитивного выжидания оказывается не досадным качеством, не позволяющим синхронизироваться со временем, а, напротив, гарантией непременной удачи (не отменяемой временными трудностями). Такова лихорадочная активность американских судостроителей, с которой столкнулся Токвиль: они спускают на воду недоделанные, недоработанные суда (по сути дела – кое-как действующие прототипы) и в то же время продолжают эксплуатировать рухлядь. Первое – потому, что все они находятся в потоке, в конкурентной гонке за новым, которое надо застолбить; второе – потому, что нет смысла менять старое судно на новое, ведь скоро появится еще более новое. Эта конструкция интересна тем, что она понимается в качестве счастливого двойного выигрыша , срабатывающего за счет рассогласования, несовпадения (в терминах Жюльена) демократической жизни проб и ошибок, у которой просто нет точки «настоящего», не существует «актуального положения» вещей, например судна, представляющего современное состояние судостроения. В отличие от состояния «фактической» жизни Хайдеггера или демократии у Липпмана, в этом случае все позиции оказываются выигрышными: промедление уже отсылает к ресурсу активности, которая поставляет все новые и новые продукты, не заботясь об их совершенстве, тогда как конкурентная активность неизменно удовлетворяет ожидание, которое не может промедлить слишком сильно (мы просто дожидаемся все более современного продукта). Этот «золотой» (или китайский) век essor , конечно, мимолетен, он тут же исчезает, становясь постфактумной проекцией, что, собственно, и демонстрирует Токвиль своим рассказом об аварии на судне, которая грозила кораблекрушением: ситуация счастливого сплава, самотека и дрейфа неожиданно завершается пристежкой к настоящему, в котором суда все-таки должны плавать по-настоящему, тогда как в эйфории проб и ошибок, потока новых прототипов и устаревшей рухляди таких судов просто нет – кажется, что они, подобно персонажу Диснея, до какого-то момента бежали над пропастью, но тут внезапно почувствовали пустоту под килем. Но сама эта пристежка к реальности (или тест essor’а ) должна пониматься не столько как провал «потока», который не выдерживает встречи с реальностью, сколько как его внутренняя маркировка и деконструкция: то, что ранее могло помечаться как дважды положительное, теперь оказывается дважды отрицательным (обе категории владельцев судов не владеют «собственно» судами), поскольку спокойствие и уверенность ожидания («новые суда будут обязательно лучше») неожиданно маркируется как самомнение, ничем не обоснованная фаталистическая вера, которая удовлетворяется лишь теми судами, на которых опасно плавать, и, наоборот, продвижение вперед, стартапы представляют теперь невозможность по-настоящему оторваться от рухляди, моментальное устаревание, заданное как ожиданием выжидающих, так и самой структурой демонстрации творческого напора, для которого любой его étale -продукт всегда уже в прошлом.

В пространстве, организованном потоком, дрейфом, самотеком и штилем, разными формами демократической, то есть эмансипированной темпоральности, Хайдеггер, несмотря на желание выйти к аутентичному времени, остается в рефлексивном модусе существования любых различий, которые помечают сами себя так, что двойные положительные решения неизменно оказываются двойными отрицательными. Попытка Жюльена объединить различие essor / étale с различием бытия и сущего систематически упускает из виду то, что последнее заранее исключает возможность какого-либо среднего пути, «умеренности» самопозиционирования «между» бытием и сущим. Это, разумеется, лишь следствие расхождения Хайдеггера с любой логикой равновесной игры или игры win-win . Даже после «поворота» бытие остается самоустраняющейся инстанцией аутентификации, а не залогом равновесия. Запятнанность бытия сущим (как главная модернистская проблема объективации – или étale ) оказывается лишь первым моментом, отсчитываемым от самого различия бытия и сущего, но не дотягивающим до «истории бытия» как истории его внутренней невозможности (сокрытия). Разумеется, для Хайдеггера остается определенная возможность мистификации, соответствующая выделению essor в качестве отдельного уровня или модуса существования, но именно прозрачность этой мистификации обрекает ее на провал – как еще один момент истории бытия. Если последнее и было когда-то потоком, этот поток занесло на первом же повороте – и, возможно, даже в Kehre Хайдеггер не мог разобраться в омонимии, сказать, что представляет собой этот занос – слишком крутой вираж или же осыпание, оползень.

Анализ инструментов, представленный Хайдеггером в «Бытии и времени», можно, соответственно, рассматривать в качестве антитезы другим модусам существования инструментов, которые уже заявлены демократической или «фактической» жизнью и которые будут впоследствии скрыты, упакованы в более глобальную концептуализацию «техники» как Gestell . В канонических инструментах или средствах «Бытия и времени» важна попытка приостановить дрейф за счет разнесения онтологического и онтического уровней, которое означает возможность противодействия смешению, обнаруживающемуся в других инструментах. Такое смешение, однако нельзя понимать в традиционном смысле объективации или понимания средств как всего лишь «физических» вещей. Декларативные аргументы Хайдеггера направлены на то, чтобы отделить «наличное» от «подручного», показав, в частности, что предикаты второго неприложимы к первому [26] Schmitt R. Heidegger’s analysis of “tool” // The Monist. Vol. 49. № 1. 1965. P. 83–86. . Однако предшествующее обсуждение показывает, что инструментальность, обусловленная демократической или фактической жизнью, не совпадает ни с объективированным подручным, ни с «ансамблями» (понимаемыми как хайдеггеровский контекст инструментальных отсылок или Zeugganzes , «ансамбль» Симондона, «система» в различных кибернетических теориях и т. п.). В действительности такие демократические инструменты, то есть, прежде всего, инновации, являются «более онтологичными», чем хайдеггеровские инструменты, а не «менее», однако эта преувеличенная онтологичность сама указывает на неверный способ обхождения с онтологическим различием, как его выстраивает в качестве контрмеры Хайдеггер. Эта конфигурация хайдеггеровской онтологической борьбы, в которой контрмеры неизменно оказываются полумерами, сама указывает на достаточно специфическую структурацию «рынка» как онтологического региона, систематически исключаемого не только Хайдеггером, но и большинством других теоретиков XX века, в том числе марксистских: на его месте (и на месте панацей, инноваций и других «фактических» реалий) они предпочитают видеть овеществления, объективации и фетишизации, как они даны, например, в современной науке или товарообороте, но не замечают специфических онтологических конструкций, не подпадающих ни под одну из этих категорий.