Арсений Куманьков - Война в XXI веке

Если обобщить, то главная проблема, которую ставит перед нами роботизированная война – это эффект совокупного влияния преимуществ автономных систем. Оценивая достоинства применения дронов и роботов в качестве боевого оружия, политики, военные и даже люди, далёкие от военной сферы, могут прийти к ряду оптимистических заключений. Так, ощущение, что удары при помощи роботов обеспечивают высочайший уровень точности и реализацию концепции таргетированного убийства, в совокупности с нулевой смертностью со стороны операторов роботов, порождает представление о небывалом уровне гуманизации войны.

Достижение высочайшего уровня уязвимости врагов и собственной защищённости делает дроны «угрожающе соблазнительной технологией» [417] Walzer М. Just & Unjust Targeted Killing & Drone Warfare… P. 15. Cp.: Walzer M. Targeted Killing and Drone Warfare… , как выразил это Уолцер. Вследствие этого возникает опасность менее требовательно относиться к принципам военного применения роботизированных систем как в юридическом, так и в моральном отношении. И в результате мы сталкиваемся с подходом, подобным тому, что предлагал президент США Барак Обама: расценивать всех мужчин военного возраста в зоне удара в качестве комбатантов [418] Becker J., Shane S. Secret ‘Kill List’ Tests Obama’s Principles // The New York Times. 2012. 29 May. . А это не что иное, как намеренное решение снизить требования к точности выбора цели, которую, казалось бы, должны были обеспечить дроны.

Дистанцированность оператора дрона и его командования от поля боя позволяет им меньше беспокоиться о соблюдении нравственного кодекса ведения войны. Враг, представленный на дисплее пульта управления как совокупность нескольких пикселей, подвергается ещё большей степени дегуманизации и лишения человеческого достоинства, нежели это может быть при непосредственном столкновении с ним. На такого врага можно охотиться и убивать его, не думая о сдержанности и ограничениях.

Кроме того, утрата симметрии в субъектности ведёт к девальвации воинских добродетелей. Они перестают восприниматься всерьёз и воспроизводиться. Невозможно говорить о боевой доблести и чести с оператором дрона. Как пишет Роберт Спэрроу, подразделения, которые управляют дронами, по психологии своей отличаются от обычных армейских подразделений [419] Sparrow R. War without Virtue… P. 96. . Они не нуждаются в чувстве локтя, менее лояльны своему подразделению и не столько заинтересованы в товариществе, поскольку их безопасность не зависит от содействия и соучастия их сослуживцев. В постгероическом обществе воинские ценности и добродетели заменяются деньгами – солдатам предлагают не славу, а плату. Но плата не может научить быть сдержанным, не даёт полноценных мотивов для того, чтобы удержаться от излишней жестокости. Если военный не видит связи между своим доблестным и честным поведением на поле боя и последующей славой, то по какой причине он будет действовать сдержанно, лишая себя возможности любой ценой максимизировать эффективность операции? Возможно, эту ситуацию следует оценивать с оптимизмом: война между людьми постепенно исчезает и дроны изменят её таким образом, что добродетели перестанут быть нужными, так как участие человека в войне будет минимизировано. Но есть риск того, что роботизированные системы подорвут доверие к добродетелям, в результате чего насилие начнёт использоваться всё более активно.

Кроме того, если ведение войны становится дешевле как в экономическом отношении (поскольку дрон сравнительно недорог в производстве), так и в политическом, поскольку военным и политикам не приходится отчитываться о потерях и случайных жертвах и брать на себя ответственность за них, то происходит основательная переоценка войны. Она перестаёт считаться наименее желательным способом решения конфликтов. Не воспринимается как крайнее средство, как это предполагается и теорией справедливой войны, и международным правом. Падает своеобразный барьер, психологический и политический одновременно, сдерживающий сторонников военного решения конфликтов; война «нормализуется». Принятие решения о войне упрощается. Это означает, что роботизация войны в моменте может привести к минимизации потерь, но в итоге последствием её станет увеличение числа войн или боевых операций и, соответственно, в совокупности вырастет количество жертв войны. Парадоксальным образом, чтобы сохранить на повестке вопрос о неприемлемости войны и о необходимости её ограничения, войне нужно сохранять свою кровавую сущность, связанную с убийством людей.

Совершенно очевидно невозможно сделать так, чтобы дроны (равно как кибероружие или частные военные компании) перестали использоваться в современной войне. Это означает, что обязательной становится постоянная дискуссия о необходимости использования преимущества новых средств ведения войны и минимизации негативных эффектов их применения. В этом отношении полезны замечания, которые сделал Майкл Уолцер. Чтобы в войне с применением роботизированных систем была реализована стратегия таргетированного убийства, её надо загнать в рамки тех же жёстких норм, что регулируют другие формы войны [420] Walzer М. Targeted Killing and Drone Warfare… . Это требование – возможно даже, с ещё большей степенью строгости – относится к кибероружию и частным военным контрактникам. Не до конца определённый моральный и правовой статус их участия в конфликтах означает необходимость усилить контроль над их использованием в современной войне. Далее, дрон не может быть оружием, которое используется массово и которое не предполагает выборочные удары по строго определённым целям. Их можно применять только против конкретных целей. И недопустима их эксплуатация в качестве «умных» бомб, которые наносят поражение всем, кто оказался в зоне удара. Наконец, следует отказаться от не вполне обоснованных утверждений о том, что применение военной силы представляет собой наиболее эффективное или даже единственное средство борьбы с современными угрозами международной безопасности и в первую очередь с терроризмом. Пока что даже такие высокотехнологичные виды оружия, как дроны не решают проблему терроризма как такового.

Настоящая книга представляет собой введение в наиболее важные и проблемные дискуссии, в которых осмысляются современные войны. Её вряд ли можно назвать исчерпывающей, но она может послужить в качестве отправного пункта для дальнейшего исследования. Слишком много значимых тем осталось в данном случае за пределами возможности освещения, но хотелось бы надеяться, что на них даны указания. Безусловно, требуют куда более пристального изучения споры вокруг парадигмы теории справедливой войны, детализации заслуживает моральная оценка инструментария новых войн, за скобками остались принципиально значимые для понимания способов рефлексии войны проблемы культуры памяти и коммеморации боевых действий. Отдельно стоит анализировать влияние, которое на войну оказывают современные технологии, причём не только военные, но и, казалось бы, абсолютно гражданские. Так, новые медиа и цифровые технологии позволяют получить особое восприятие войны, недоступное людям прошлого. Как пишет российский философ Николай Афанасов, благодаря компьютерным играм «опыт переживания военных действий входит во многие дома не как универсальный опыт страха, обретения идентичности, скуки, отчаяния, а может, и воодушевления – в зависимости от занимаемой позиции в конфликте, – но как развлечение» [422] Афанасов Н. Новые войны – старая этика // Логос. 2019. Т. 29. № 3. С.159. . Все эти аспекты обновления войны и опыта её проживания и рефлексии требуют дальнейших исследований. Вместе с тем необходимо сказать хотя бы несколько слов о том разделе этики войны, которому обычно уделяется гораздо меньше внимания, нежели обсуждению справедливых причин начала войны и нравственных способов её ведения. Собственно, это особенность, закреплённая в традиции – Гуго Гроций, назвавший свой труд «Три книги о праве войны и мира», почти ничего не говорит о мире.