Герберт Харт - Право, свобода и мораль

Во-вторых, имеется истина, менее известная и труднее формулируемая в точных категориях, согласно которой дух или настрой ума, характеризующий практику общественной морали, есть нечто чрезвычайно ценное и даже жизненно важное для людей, что необходимо культивировать и сохранять в любом обществе. Ибо в практике любой общественной морали с необходимостью задействовано то, что можно назвать формальными ценностями, в отличие от материальных ценностей ее конкретных норм или содержания. В нравственных отношениях с другими индивид рассматривает вопросы поведения с объективной точки зрения и беспристрастно применяет общие правила к себе и другим; он осознает и принимает во внимание потребности, ожидания и реакции других; он проявляет самодисциплину и контроль, адаптируя свое поведение к некоторой системе взаимных требований. Все это – универсальные добродетели, которые действительно представляют собой специфически нравственный подход к поведению. Этим добродетелям действительно учатся, подчиняясь требованиям морали того или иного конкретного общества, но их ценность не является производной от того, что они там считаются добродетелями. Стоит только провести гоббсовский эксперимент, представив себе, что эти добродетели полностью отсутствуют, чтобы понять, что они жизненно важны для ведения любой предполагающей сотрудничество формы жизни людей и любой успешной жизни личности. Никакие принципы критической морали, уделившие хотя бы малейшее влияние самым элементарным фактам относительно природы человека и условий, в которых должна вестись человеческая жизнь, не могут предложить от них отказаться. Поэтому, если под сохранением морали имеется в виду сохранение нравственного отношения к поведению и его формальных ценностей, то, несомненно, верно, что это является ценностью. Но, хотя и будучи верным, это на самом деле не имеет отношения к рассматриваемому нами вопросу. Ведь сохранение морали в этом смысле не тождественно предохранению нравственных норм общества в любой данный момент его существования от изменения и не требует этого. И тем более оно не требует поддержания их при помощи права. Нравственное отношение к поведению часто выдерживает критику, нарушение и в итоге смягчение конкретных институтов морали. Применение наказания по закону, чтобы сковать холодом неподвижности мораль, господствующую в определенное время существования того или иного общества, может оказаться успешным. Но даже там, где оно успешно, оно ничего не дает для сохранения живого духа и формальных ценностей общественной морали и может сделать многое для того, чтобы навредить им.

Сохранение морали в этом смысле, когда оно представляет очевидную ценность, следует далее отличать от просто морального консерватизма. Последний представляет собой утверждение, что сохранение от изменения любой существующей нормы некоторой общественной морали, каким бы ни было содержание этой нормы, является ценным и оправдывает поддержание этого при помощи права. Это утверждение было бы, по крайней мере, вразумительно, если бы мы могли приписать всей общественной морали тот статус, который теологические системы или доктрина естественного права придают некоторым фундаментальным принципам. Тогда, по крайней мере, был бы приведен некоторый общий принцип в поддержку утверждения о том, что сохранение любой нормы общественной морали представляет ценность, оправдывающую обеспечение ее соблюдения при помощи права; было бы сказано нечто, указывающее на источник этой утверждаемой ценности. Применение этих общих принципов к рассматриваемому случаю тогда было бы чем-то, требующим обсуждения и аргументации, а моральный консерватизм был бы формой критической морали, применимой к критике общественных институтов. Он не был бы – каковым является в отрыве от всех таких общих принципов – грубой догмой, утверждающей, что сохранение любой общественной морали с необходимостью перевешивает ее цену в виде человеческих страданий и ограничения свободы. В этой же догматической форме он, по сути, выводит любую общественную мораль из сферы любой моральной критики.

Несомненно, критическая мораль, основанная на теории, согласно которой вся общественная мораль имеет статус божественных повелений или вечной истины, открываемой разумом, по очевидным причинам сейчас не казалась бы убедительной. Это, возможно, в наименьшей степени убедительно в отношении сексуальной морали, которая определяется, очевидно, меняющимися вкусами и конвенциями. Тем не менее попытка отстаивать поддержание морали при помощи права в этом духе представляла бы собой нечто большее, чем простое бездоказательное утверждение, что это оправданно. Следует отметить, что великие социальные теоретики, такие как Берк и Гегель, которые были в числе тех, кто более всего стремился защитить ценность позитивной морали и обычаев конкретных обществ от утилитаристской и рационалистической критики, никогда не считали достаточным простое утверждение о том, что все это ценно. Напротив, в поддержку своей позиции они задействовали теории природы человека и истории. Главный аргумент Берка, находящий выражение в категориях «мудрости веков» и «перста Провидения», по своей сути является эволюционным: социальные институты, медленно развившиеся в ходе истории любого общества, воплощают приспособление к нуждам этого общества, которое всегда с большей вероятностью будет лучше подходить массе его членов, чем любая идеальная схема жизни общества, которую могут изобрести индивиды или которую может навязать любой законодатель. Для Гегеля ценность установившихся институтов любого конкретного общества основывалась на тщательно разработанной философской доктрине, трудной для понимания, которую, конечно же, невозможно адекватно изложить в одном предложении. В общих чертах это доктрина о том, что история человеческих обществ представляет собой процесс, посредством которого Абсолютный дух проявляет себя, и что каждая стадия этого развития есть рациональный или даже логический шаг и поэтому нечто ценное.

Какой бы спорной ни была эта теоретическая подоплека в каждом конкретном случае, ее все же можно рационально критиковать, принимать или отвергать; она не позволяет утверждению о ценности социальных институтов стать чисто догматическим. Это утверждение выстоит или падет вместе с общими теориями, развертываемыми в его поддержку. Однако следует помнить, что эволюционная защита традиции и обычая, с которой Берк выступал против рационалистских революционеров или критиков, мало что предоставляет в поддержку поддержания общественной морали при помощи права. У Берка, возможно, потому что он был вигом, хотя и консервативным, ценность установившихся институтов основывается на том факте, что они развились в результате свободного, хотя и, несомненно, бессознательного приспособления людей к условиям их жизни. Использовать принуждение для того, чтобы поддерживать моральный status quo в любой момент истории того или иного общества, означало бы искусственно останавливать процесс, который и наделяет ценностью социальные институты.