Анна Ямпольская - Искусство феноменологии [litres]

У Мариона истинствование как собственная речь субъекта имеет статус «хвалы, исходящей извне» [362] Marion J.-L. Au lieu de soi. P. 73. . Другими словами, это чужая речь в сердцевине моей собственной – однако это речь Того, кто ближе мне, чем я сам. Неслучайно Марион называет «Исповедь» гетеробиографией [363] Ibid. P. 75. , отчетом о моей жизни, который «рассказан мне и мною с точки зрения Другого, исходя из этого особого другого, а именно Бога» [364] Ibid. . У Деррида все иначе: текст Августина в его интерпретации предстает как «авто-гетеро-био-танатография» (если воспользоваться выражением, которое он применяет к своему собственному тексту, «Circonfession»), Деррида прочитывает августиновскую «Исповедь» не как адресованный «главному собеседнику» отчет о событиях внутренней жизни, а как полифонический, многоадресный текст, по строению напоминающий его собственную дискурсивную стратегию: в дискурс, обращенный к Богу и собственной душе, встроено обращение к «Ты», к другу, к ученику. «Исповедь» – это рассказ, который, будучи обращен к кому-то, в то же время ведется ради кого-то другого: книга Августина, будучи одной огромной молитвой, обращена к Богу, но в тоже время написана ради «братьев» и к ним тоже обращена. Двойственность адресата отражает двойственность цели: и трансформация субъекта, и доступ к истине – но не к истине как истине, описывающей или объясняющей мир и/или субъекта, а к истине, мир и субъекта преобразующей. Именно в силу двойственности адресата «истинствование» не может быть сведено к производству истинных утверждений, к производству констативов, описывающих и открывающих мир. Да, исповедь в качестве истинствования обращена к Богу, знающему субъекта лучше, чем он сам себя знает, к Богу, «и так все знающему заранее» [365] Derrida J. Sauf le nom. P. 23–24, а также Derrida J. Circonfession. P. 57. , и уже поэтому истинствование не может быть всего лишь оповещением, а его значение не может быть исчерпано функцией сообщения о каком-либо положении дел [366] «Производить истину не имеет ничего общего с тем, что вы бы назвали истиной, потому что для признания недостаточно поставить в известность <���…> сущностная истина признания не имеет ничего общего с истиной» ( Derrida J. Circonfession. Р. 50), курсив автора. , и, шире, эпистемологически значимой функцией выявления мира и вещей мира [367] Derrida J. Sauf le nom. P. 24. . Но в то же время книга «Исповедь» написана ради «братьев» и обращена к «братьям», и как таковая она исходит из любви к братьям, caritas, представляющей собой фундаментальную форму интерсубъективного отношения. В итоге личная история трансформаций души Августина Аврелия, история его обращения, адресованная Богу, оказывается соединена со своеобразным «постскриптумом», с тематизацией и «архивированием» его личного опыта молитвы в обращенном к братьям тексте. Подводя итог своим замечаниям, Деррида пишет, что истинствование – это «свидетельство, быть может» [368] Ibid., курсив автора. .

Оговорка «быть может» касается не только публичного и письменного характера августиновской исповеди, подразумевающего «испытание удостоверением свидетельства» [369] Ibid. и превосходящего рамки отдельной жизни [370] Для Деррида свидетель (testis) – всегда выживший (superstes), всегда своего рода призрак, обитатель посмертия (см. Derrida J. Poetique et politique du temoignage. Carnets de L’Herne, Paris: Herne, 2005. P. 45). . Акцент на обращении, на изменении субъекта не просто указывает на практический , а не теоретический характер, свойственный «истинствованию» – ведь практический характер присущ любому речевому акту. Акт facere veritatem творит не истинные утверждения, не изменения положения дел и даже не самого субъекта речи; в нем творится само событие истины – а значит и сам акт истинствования должен обладать характеристиками события, он должен быть совершенно единичным, уникальным, неповторимым. Но что означает «творение» истины? Идет ли здесь речь о праксисе или о поэзисе истины?

Двусмысленность, которая поддерживается двузначным глаголом facere/faire, исчезает, когда Деррида переходит на английский язык, где нужно выбирать между to do и to make. Деррида выбирает to make, производить, изготавливать, выдумывать – и немедленно сталкивается с необходимостью перетолковать классическое различие между ποιήσις и ττράξις. Действительно, в традиционном понимании художественное творчество имеет своей целью отнюдь не трансформацию самого творца, художника (который своей творческой силой вызывает вещь из небытия), а производство вещи. В отличие от поступка, в котором деятель являет [371] Арендт X. Vita activa, или о деятельной жизни / Пер. с нем. и англ. В.В. Бибихина. СПб.: Алетейя. 2000. С. 233. и ставит под угрозу самого себя [372] Фуко М. Управление собой и другими. Р. 76. , производство произведения искусства подразумевает своего рода суверенитет [373] Суверенитет не в смысле Гоббса или Шмитта, а в том смысле, в котором французская философия (Левинас, Рикер, Деррида и проч.) говорит о «суверенном субъекте». творца по отношению к своему творению. Как пишет Арендт, «homo faber действительно господин и хозяин, не только потому, что он господин природы или научился ее себе подчинять, но также и потому что он господин самому себе и своим собственным действиям» [374] Арендт X. Vita activa. С. 185, перевод изменен. . Но именно против подобной редукции facere к fabricare Деррида и возражает. Хотя событие, моя субъективность и истина «производятся» в некотором смысле моей собственной речью, их источник находится вовне, а значит – в Другом. В частности, именно поэтому истинствование не может быть редуцированно к моему собственному речевому акту, который своей иллокутивной или перлокутивной силой преображает обстоятельства [375] Деррида идет настолько далеко, что считает нужным обличить интерес академического сообщества к теории речевых актов в качестве попытки «овладеть историей» (Derrida J. Composing “Circumfession”. Р. 20). . «Творение истины» обязано быть гетерологично, оно обязано включать Другого. Но «творение истины» не сводится и к поступку: хотя в поступке «поступающий человек всегда оказывается в зависимости от своих собратьев-людей» [376] Арендт Х. Vita activa. С. 177. , здесь речь идет не о зависимости от Другого, а о включении Другого внутрь себя самого. Событие истины, подчеркивает Деррида, предполагает «абсолютное гостеприимство»:

Что это значит – “производить” истину? Если кто-то произвел истину в перформативном смысле <���…>, она уже не может быть событием. Для того, чтобы истина могла быть “произведена” в качестве события, она должна со мной случиться: это не продукт, а случай, который со мной приключается, который меня посещает. Это “посещение”. Обычно, когда я говорю о гостеприимстве (используя и не используя левинасовское понятие “посещения”), я различаю гостеприимство “приглашения” и гостеприимство “посещения” [377] Visitation – посещение Елизаветы Марией (Лк 1:39–49). . Когда я кого-то пригласил, я остаюсь хозяином дома: “Приходи, приходи ко мне, чувствуй себя как дома” и так далее, “но ты должен уважать мой дом, мои обычаи, мой язык, обычаи моего народа” и так далее. “Добро пожаловать, но при соблюдении определенных условий”. Однако “посещение” есть нечто иное: абсолютное гостеприимство предполагает, что нежданный гость имеет возможность прийти, он может прийти и быть принят без каких бы то ни было дополнительных условий. Нечто случается, приходит, это вторжение, разрыв – и именно таковы условия события [378] Derrida J. Composing “Circumfession”. Р. 20. .