Анна Ямпольская - Искусство феноменологии [litres]

Марион посвятил Августину целую книгу, «Вместо себя: подход Августина» [329] Marion J.-L. Au lieu de soi. L’approche de Saint Augustin. Paris: PUF, 2008. Название, как это часто бывает у Мариона, многозначно, его можно перевести и по-другому: «На месте самости: подход к Августину». Неоднозначность названия отражает двойственность авторской точки зрения: это одновременно и тщательный комментарий к «Исповеди», и смелая интерпретация, которая не столько основывается на классическом тексте, сколько видит в нем источник философского вдохновения, не столько повествует об Августине, сколько пытается преобразовать самого читателя «Исповеди» (Libera А. de. Au lieu de Dieu: Jean-Luc Marion lecteur d’Augustin // Revue de metaphysique et de morale. 2009. № 3 (63). P. 419). , где истолкованию выражению facere veritatem уделено довольно значительное место [330] Marion J.-L. Au lieu de soi. PP. 61–71, 263–264, 320–323. . Главной темой Мариона является не столько тема истины, сколько тема обращения, conversio; однако неспособность субъекта вызвать в себе радикальную трансформацию своим собственным (волевым) усилием [331] Marion J.-L. Au lieu de soi. P. 159. выводит тему истины и отношений субъекта с истиной на первый план. Марион настаивает на том, что исповедание (confessio), в котором «творится истина», не есть речевой акт среди прочих; это речевой акт, в котором возникает ego в качестве ego. Говоря фукольдианским языком, исповедание – это акт, в котором происходит субъективация субъекта. Именно поэтому confessio структурно предшествует любому речевому акту и акту речи вообще. В confessio (адресная) речь открывается как ответ на исходный молчаливый зов. Благодаря этому зову ego обнаруживает само себя: обнаруживает себя предстоящим Богу и в этом предстоянии обнаруживает себя самого как делокализованный locus, как место и одновременно не-место этого пред-стояния [332] Marion J.-L. Au lieu de soi. P. 416, Libera A. de. Au lieu de Dieu: Jean-Luc Marion lecteur d’Augustin. P. 103. .

Истина, о которой идет речь у Августина, двулика, говорит нам Марион: та единая истина, которая «производит надо мной суд» [333] Marion J.-L. Au lieu de soi. P. 103. , распадается на две различные составляющие. Истина есть истина просвещающая, veritas lucens, когда ей ничто не противостоит (во мне), и veritas redarguens, истина укоряющая, если я хочу спрятаться от самого себя [334] Cp.: «Итак, они ненавидят истину из любви к тому, что почитают истиной. Они любят ее свет и ненавидят ее укоры» (Conf. X, 23, 34). . Veritas redarguens, истина укоряющая, «приводит меня в замешательство, ставя себя передо мной» [335] Marion J.-L. Au lieu de soi. P. 161. и вынуждая вынести самому себе обвинительный приговор [336] Cp: «Ты вновь ставил меня передо мной и заставлял, не отрываясь, смотреть на себя: погляди на неправду свою и возненавидь ее» (Conf. VIII, 7, 16). . Момент замешательства является для Мариона принципиальным: поскольку истина есть «насыщенный феномен», то принимающий ее, ее «придаток» (l’adonne), должен быть одновременно вопрошаемым и сбитым с толку (interloque) [337] Само по себе слово interloque значит «находящийся в замешательстве», но Марион одновременно использует его для перевода немецкого Angeschprochene – тот, к кому обращен зов, просьба, вопрос. Нетрудно узнать в вопрошаемом Я левинасовского субъекта ответственности, к которому всегда уже обращена просьба Другого, на которую субъект отвечает «вот я, пошли меня». См. подробнее Marion J.-L. L’interloque // Topoi. 1988. № 7. Р. 175–180. . Упрекая меня, veritas redarguens ставит меня тем самым под вопрос и заставляет пройти «испытание истиной» [338] Marion J.-L. Au lieu de soi. P. 178. . Отношение с истиной как аффективное отношение любви и ненависти носит характер не столько теоретический, сколько практический [339] Ibid. P. 159, 417. ; в то же время эта особая «практика» является практикой «серьезно теоретической» [340] Ibid. P. 229. , своего рода праксисом теории, подобной аскетическому праксису размышления и воспоминания [341] Ibid. P. 124. . Соответственно, основным способом осуществления confessio оказывается религиозный праксис как праксис личной исповеди и общей молитвы, а также праксис чтения и письма, приглашающий читателей к их собственной confessio [342] Ibid. P. 70–71. .

Итак, истина, о которой идет речь у Августина и Мариона, не только не есть истина высказывания, но, более того, это истина, которая не является какой бы то ни было формой явленности мира; истина есть «испытывание» или даже «испытание», которому субъект подвергается и которое субъекта преобразовывает, трансформирует. Соответственно и феномен истины как «насыщенный феномен» не может быть понят исходя из того «Я, которое смотрит на него» [343] Марион Ж.-Л. Насыщенный феномен // (Пост)феноменология. С. 95. , то есть из нас самих как наблюдателей истины. Недаром главный упрек, который Марион бросает Хайдеггеру, заключается в том, что в качестве способа бытия Dasein истина оказывается не в состоянии поставить Dasein под вопрос, поскольку именно Dasein «вводит ее в игру» [344] Marion J.-L. Au lieu de soi. P. 186. . Марион смело бросает Хайдеггеру упрек в субъективизме: такая истина обречена оставаться всего лишь «эпистемологической» или же «феноменологической» [345] Ibid. P. 187. , эта истина есть истина явления мира, которое остается скроено по моей собственной мерке. На такую истину я смогу смотреть без опаски, потому что она не ослепит меня – в то время как истина в качестве насыщенного феномена может быть дана только «в негативном модусе невозможного восприятия, в модусе ослепления» [346] Марион Ж.-Л. Насыщенный феномен. С. 86. Кроме очевидных аллюзий к Исх. 33:20 и Деян. 9:3–8, стоит отметить отсылку к Платону (Resp. 518а). . Хайдеггеровское отождествление истины и бытия-рас-крытым с точки зрения Мариона означает, что «даже если я творю (или позволяю твориться) истине, истина меня самого не творит» [347] Marion J.-L. Au lieu de soi. P. 186. . Истина – даже истина о вещи – может претендовать на звание истины, только если в явлении вещи действительно «творится истина обо мне. Истина может даваться лишь тогда, когда истина творится – ив первую очередь тогда, когда творится истина обо мне, получающем ее» [348] Ibid. P. 188. .

Таким образом, я сам оказываюсь уже не держателем истины, не производителем ее в речевом акте признания/исповедания – а, напротив, тем, кто возникает, конституируется, «творится» посредством истины. По отношению к истине Я могу претендовать лишь на статус свидетеля [349] Cp. «След события остается лишь в Я/меня [Je/moi], которое практически вопреки своей воле обнаружит, что оно само конституировано тем, что им было принято. На смену конституирующему субъекту придет конституированный свидетель. Конституированный свидетель, а значит – уже не производитель, хотя все еще работник истины» (Марион Ж.-Л. Насыщенный феномен. С. 95). ; значит, Я вторичен по отношению к ней. Другими словами, та истина, которая открывается в confessio, представляет собой уже не столько истину сотворенную, veritas facta, сколько veritas faciens, истину, творящую самого субъекта.