Петер Слотердайк - Солнце и смерть. Диалогические исследования

Г. – Ю. Х.:Вы только что использовали две формулировки, которые могут указать нам направление дальнейшего разговора. Первый оборот таков: земля «выросла в размерах» до полномасштабной Земли. Это подчеркивает динамическо-эволюционный момент, на котором делает акцент и современная физика. Во-вторых, я бы указал на то, что Вы понимаете глобализацию не так, как ее принято понимать, – и это вытекает из Ваших исследований. Главный тезис Вашей книги таков: то, что мы называем новой глобализацией, есть лишь позднее следствие того, чем европейцы занимались с момента возникновения греческого чуда. Когда мыслящий человек античной Греции создал концептуальный образ мира и применил его в космологии, он поставил себя в «интеллигибельное, формальное и конструктивное отношение к Мировому Целому». Чем же отличается, в соответствии с этим, сегодняшняя глобализация от глобализации более ранних эпох? Какими уникальными собственными качествами она обладает?

П. С.:Современная глобализация – это следствие движения спекулятивных капиталов, которые в форме последних известий и новостных программ огибают Землю со скоростью света. Поэтому глобализация этого типа – синоним своего рода уничтожения пространства. Сегодняшнее понятие глобализации имеет угрожающий оттенок – хотя риторика либерализма и расхваливает ее как великий шанс для человечества. Она замалчивает те моменты, которые связаны с трудностями, и превозносит только те тенденции, которые указывают на сплочение мира и на возможность получения прибыли. Однако понятие <���глобализации> в его современном употреблении позволяет без малейший недоразумений понять, что мы впутались в процесс уничтожения всех и всяческих разделяющих интервалов. Это ведет к тому, по отношению к вещам, которые происходят на большом удалении от нас, что мы оказываемся вовлеченными в такое же сопереживание и сострадание, как и по отношению к происходящему в нашем ближайшем окружении, и это ведет к тому, что реально протяженное, разделяющее, прерывное и освобождающее пространство устраняется все больше и больше. Большинство людей в нашей культурной сфере прекрасно ощущают происходящее исчезновение пространства, вызванное быстротой течения и абсолютизацией значения времени.

На этом фоне я предпринял своего рода попытку вернуть пространство, обрести его снова, трактуя его как идущий нам на благо простор и как принцип дискретности, прерывности – причем проделать это я постарался, используя как образные, так и понятийные обоснования. В отличие от экономистов – теоретиков глобализации я произвожу это выражение не от прилагательного «глобальный», а от существительного «глобус». Если произносят слово «глобальный», то обычно сопровождают его каким-то неопределенным движением руки, так что толком и непонятно, что именно оно должно значить. Когда произносят слово «глобус», то делают красноречивый жест – описывают рукой круг, способствуя тем самым возникновению благостного телесного чувства. Ведь говорится о вещи, состоящей только из округлостей.

Шар, который я возвращаю на сцену как подлинного героя всей прежней истории философии, гарантирует постижение благости форм. Гастон Башляр где-то сказал: «В сущности своей всякое существование есть благое бытие». Это высказывание становится исполненным смысла, если брать его в единстве с другим тезисом того же автора, гласящим: «Мир кругл вокруг округлого существования». Это – поразительные слова, потому-то они столь непривычны и чужды для восприятия современников. Рекламируется благостность всего округлого, невосприимчивость его к внешним вредным воздействиям, сущностная его благоустроенность – словно уже само по себе круглое есть нечто благое чисто морфологически. Я датирую первоначальное появление этой благой вести, связывая ее с размышлениями греков о шаре и о круге – размышлениями, возникшими две тысячи пятьсот лет назад одновременно с философией.

Г. – Ю. Х.:Образ круга и образ шара, таким образом, обосновываются Вами философски, затем – с позиций культурной антропологии, далее – с точки зрения социальной психологии, и иными способами. Это – ось, вокруг которой вертится весь Ваш проект, это – его ключевой пункт. Существовал ли, собственно, для Вас – как то можно было бы предположить – конфликт между энциклопедическим повествовательным характером Вашего способа представления материала и, скорее, медитативным или лирическим характером Ваших изначальных пространственных интуиций?

П. С.:Для меня этого конфликта на самом деле не существует. И я также не думаю, что интуиция и энциклопедизм – это реальные противоположности. Процесс прихода-к-миру у человека – это континуум, который интегрирует разрозненное и отрывочное. Если я настаиваю на том, что приход-к-миру есть континуум из непрерывного и прерывно-разрозненного, то эта формулировка должна указать на то, что, несмотря на все катастрофы и крутые повороты в жизни, которые с незапамятных времен происходили с человеком в отдельности и с целыми человеческими сообществами, все еще продолжает существовать эта уникальная мозаика рода людского, в которой он предстает во всем своем разнообразии, в его попытках жить вместе, с его обетами, которые нарушаются и даются снова. Стало быть, перед нами все еще континуум из прерывного и непрерывного. Сила этой формулы становится понятна, если попытаться заменить на противоположную по смыслу, то есть сделать акцент на отсутствии преемственности, на прерывности существования, как это предлагают некоторые формы мышления, ориентированные на философию различия. Они закрывают доступ к решению загадки непрерывности, о которой я утверждаю, что о ней еще никогда не думали достаточно серьезно. Это Непреходящее, которое все еще есть у нас и которое дает нам все, – единственная онтологическая предпосылка, имеющая значение в «Сферах II».

Г. – Ю. Х.:А нет ли у Ваших размышлений о формах еще и антропологических предпосылок?

П. С.:Верно, я делаю некоторые допущения, касающиеся человека, – они, как я полагаю, дают ключ к пониманию феномена преемственности. Люди относятся к живородящим млекопитающим, которые способны решать пространственную проблему, – и это обусловлено тем, что их живорожденное потомство, появившись на свет изнутри, тут же оказывается в новой ситуации – перед необходимостью бытия-внутри-чего-то-большего-по-размерам. Человек появляется на свет из материнской утробы слишком рано: люди – это существа, которые предопределены на рождение недоношенными и из-за своей недозрелости испытывают экстаз при встрече с миром [177] Речь идет о теориях Л. Болька и А. Портманна, на которые опирался один из видных представителей философской антропологии в Германии – А. Гелен, развивший учение о человеке как «существе, определяемом недостатками». Суть всех этих концепций в том, что человек – в отличие от других млекопитающих – рождается на свет, не умея передвигаться, питаться, ориентироваться и общаться с себе подобными. Новорождённому требуется целый год, чтобы он освоил формы поведения и мировосприятия, свойственные его виду: научился ходить по- человечески, есть по-человечески, общаться по-человечески, соблюдать по-человечески режим дня и ночи и т. п. В течение этого года, согласно теории Гелена, человек испытывает колоссальный стресс от столкновения с миром, к которому он не готов. Его и выражает отчаянный крик, который издает новорождённый при появлении на свет. Суть дальнейшего развития человека – преодоление этой «перегруженности», компенсирование врожденных недостатков «половозрелого недоноска обезьяны» (Л. Больк) техническими и социальными достижениями. . Делёз в книге «Тысяча плато: Капитализм и шизофрения» весьма убедительно говорит, что даже те животные, которые спасаются бегством, что-то завоевывают при этом – то есть даже бегство творит пространство, ведет к его приобретению. Он добавляет, что животное при этом «опирается на свою внутреннюю среду, словно на непрочный, готовый сломаться костыль». Концепт «внутренней среды» позволяет сделать далеко идущие выводы: можно даже выявить типические движения, которые дети человеческие делают в процессе прихода-к-миру. Матери человеческие выступают по отношению к своему потомству в роли покровительниц и хранительниц, предоставляя в его распоряжение собственные тела – как своего рода первый приют-обиталище или как потаенный ковчег, как город – еще до города, и даже – я пытаюсь это показать – как космос еще до космоса, как вселенную до вселенной. Посредством этого они закладывают в своих детях исходное представление о «внутренней среде», которое допускает перенос вовне.