Арман Николи - Фрейд и Льюис. Дебаты о Боге

Теперь Фрейд предпочитал есть в одиночестве. Как-то раз они с Анной завтракали в поезде и вели беседу с парой из Америки, с которой только что познакомились. И тут неожиданно изо рта Фрейда потекла кровь – твердая корка хлеба поцарапала послеоперационную рану [436] Jones, The Life and Work of Sigmund Freud , vol. III, p. 94. . Тем не менее Фрейд не прервал своего путешествия, а к своим мучениям относился с неким бесстрастием. Впрочем, иногда злость прорывалась – так, однажды он написал своему приятелю Оскару Пфистеру: «Позволь мне быть хоть раз невежливым – как, черт возьми, ты можешь примирить все то, что мы переживаем в этом мире и что нам еще предстоит, с верой в существование нравственного порядка?» [437] Freud, Psychoanalysis and Faith , p. 123. . Фрейд же считал, что «судьбу человека определяют таинственные, жестокие, нелюбящие силы» [438] Freud, The Question of a Weltanschauung , in The Standard Edition of the Complete Psychological Works , vol. XXII, p. 167. .

Клайв Льюис тоже пережил невероятные страдания – как эмоциональные, так и физические. Главным источником страданий Фрейда был антисемитизм, а Льюис страдал сильнее и дольше всего из-за того, что в детстве потерял мать, а позже те же чувства вернулись к нему после смерти жены. Льюис писал: «Отец так до конца и не пришел в себя после потери», – возможно, он мог бы сказать то же и о себе самом.

В автобиографии Льюис вспоминает о том ужасе, который ощутили они с братом, когда узнали, что мать может умереть. Дети часто вытесняют болезненные переживания, и их воспоминания о детстве остаются светлыми. Став взрослыми, они обычно забывают о страхах, присущих каждому ребенку, о том же страхе темноты или страхе, что тебя бросят. Детство кажется взрослому мирным и счастливым.

Но для Льюиса смерть матери была столь сильным потрясением, что он пишет об этом в автобиографии, полвека спустя: «Мы с братом начали оплакивать мать еще до ее смерти. Мы теряли ее постепенно – она постепенно уходила от нас в мир сиделок, бреда и морфия, а все наше бытие становилось каким-то пугающим и чужим для нас самих» [439] Lewis, Surprised by Joy , pp. 18–19. .

Глядя в прошлое, Льюис видел, что дети и взрослые переживают боль утраты по-разному, из-за чего дети чувствуют себя одинокими и отчужденными от всех, кто вокруг. «Как говорит мой опыт, – писал он, – горе и испуг взрослых лишь парализуют и отталкивают детей». Они с братом эмоционально отдалились от отца и потому сблизились, «двое испуганных детей, которые прижались друг к другу в поисках тепла в холодном мире». Он помнит, как его «позвали в спальню матери, когда та умерла». При виде тела, пишет он, «волны ужаса накрыли мое горе». Его пугало и «все то, что сопровождало смерть потом: гроб, цветы, катафалк, похороны…» Со смертью матери, писал Льюис, всякое счастье «исчезло из моей жизни» [440] Lewis, Surprised by Joy , pp. 20–21. .

Мы уже видели, как трудны были первые годы Льюиса в закрытой школе. Но он страдал и позже. В девятнадцать он оказался на фронтах Первой мировой, и его ранил снаряд, убивший друзей, бывших рядом. Он не говорил об этих событиях подробно, а лишь как-то заметил, что «воспоминания о последней войне много лет преследовали меня во снах» [441] Lewis, The Letters of C . S . Lewis , p. 166. .

Заболев «окопной лихорадкой», он три недели пролежал в госпитале недалеко от линии фронта, а затем вернулся в строй во время «большой атаки немцев» [442] Lewis, Surprised by Joy , p. 195. . «Зимою у нас было два главных врага: усталость и вода. Я засыпал на марше, а проснувшись, понимал, что продолжаю маршировать. Кто брел в “болотоходах” по окопам, по колено в воде, тому никогда не забыть, как в сапог, разодранный колючей проволокой, вливается ледяная струйка» [443] Ibid. . Льюис обнаружил, что, хотя война ему и снилась, ее самые жуткие моменты выветрились из памяти. «Холод, вонь, разорванные тела, что все еще шевелятся, будто раздавленный жук, сидящие мертвецы, стоящие мертвецы, голая земля без единой травинки, сапоги, которые носишь днем и ночью, пока они ни прирастут к ногам, – все это стало бледными воспоминаниями, к которым редко возвращаешься» [444] Lewis, Surprised by Joy , p. 196. . Льюис вспоминал, как первый раз услышал свист пуль: «то был, скорей… не страх», а «тихий трепет, сказавший мне: “Война… вот так и у Гомера”» [445] Ibid. .

Когда Льюис выздоравливал от полученных ран в госпитале в Лондоне, он, по свидетельству Джорджа Сэйера, «мучительно страдал от одиночества и депрессии» [446] Sayer, Jack , p. 132. . Он не мог спать: ему снилась война.

Сегодня мы бы сказали, что Клайв Льюис страдал посттравматическим стрессовым расстройством – оно нередко встречается у молодых людей, получивших ранение в бою. У него проявились многие признаки этого расстройства из тех, по которым психиатры ставят диагноз сегодня: это ситуация с угрозой для жизни, серьезная рана и такие реакции, как страх, беспомощность и ужас. Повторяющиеся сновидения тоже сюда относятся. Позже Льюис пережил отвержение со стороны преподавателей в Оксфорде, которые – быть может, потому, что не разделяли его мировоззрения или завидовали его популярности, – не предложили ему кафедры. Только когда ему перевалило за пятьдесят, Льюис возглавил кафедру литературы Средних веков и Возрождения и получил должность профессора.

И конечно, тяжелейшим источником страданий была для него смерть Джой Дэвидмен. Льюис потерял любимую жену, когда ему было шестьдесят два. Именно такой потери он больше всего боялся и всю жизнь пытался огородиться от нее. К нему словно вернулся ужас, пережитый в детстве. Он отчаянно старался совладать с чувствами, может, теми же способами, что и в детстве. Его проницательный ум стремился постичь сложность и силу его эмоций, чтобы в них не утонуть. Он выплескивал все свои мысли и чувства на бумагу, пытаясь понять сложный процесс оплакивания потери. «Никто не говорил мне, что горе сродни страху, – пишет он в книге “Боль утраты”. – Я не боюсь, но по ощущениям это страх. Та же внутренняя дрожь, такое же беспокойство, зевота. Все время дергается кадык» [447] Lewis, A Grief Observed , p. 1. .

Иногда, отмечает Льюис, это похоже на опьянение или удар по голове: «Словно то ли пьяный, то ли контуженный». Горе отделяет его от людей, и с ними трудно общаться. «Между миром и мной – невидимая стена, мягкая, как одеяло. Мне трудно воспринимать то, что говорят люди… Это так неинтересно» [448] Ibid. . Но он не хочет быть один. «Пусть рядом будут люди. Мне страшно, когда дома никого. Лишь бы они говорили между собой, а не со мной» [449] Ibid. . Я наблюдал нечто подобное у пациентов: люди, перенесшие утрату, хотят быть с другими, но не хотят разговаривать с ними. Близкие и друзья помогают им лишь тем, что они рядом.