Шарль Лало - Введение в эстетику

Тэн легко утешается по поводу этого исключения нормативных правил, которое кажется ему соответствующим общей эволюции новейших методов. «Что касается правил, – говорит он, – то пока найдено лишь два правила: первое советует родиться гениальным, но это дело ваших родителей, а не мое; второе правило советует работать много, чтобы овладеть своим искусством, это опять-таки дело ваше, а не мое. Мой единственный долг заключается в том, чтобы излагать вам факты и показать, каким образом они возникли. Современный метод, начинающий проникать во все моральные науки, которому и я стараюсь следовать, заключается в том, чтобы рассматривать человеческие произведения, и, в частности, произведения искусства, как факты и продукты, характер которых надо отмечать и причины которых надо искать, и ничего более. Понятая таким образом наука не осуждает и не прощает, она констатирует и объясняет».

Итак, все факты, установленные новой эстетикой, будут находиться на одной плоскости, как и в чисто теоретических дисциплинах, т. е. все они будут равноценными или одинаково бездонными, что одно и то же, и к величайшему благу для метода и науки. «Эстетика поступает при этом подобно ботанике, которая с одинаковым интересом изучает то апельсиновое и лавровое дерево, то сосну и березу; она сама является некоторого рода ботаникой, объектом которой служат не растения, а творения человека. Понятая таким образом, она следует за общим движением, которое ныне сближает моральные науки с естественными и которое, давая первым принципы, задачи, направление вторых, сообщает им ту же основательность и обеспечивает им тот же прогресс» [88] Ibid. 1, стр. 12–13. . Чтобы понять это учение в буквальном его смысле предположим, что «Сид» – апельсиновое дерево, а «Аттила» – лавровое; несмотря на «holä!» Буало, оба эти произведения будут иметь равный интерес для сторонника натуралистической эстетики.

Это отсутствие или, по крайней мере, кажущееся отсутствие всякой теории эстетической ценности еще более требуется, как это ни парадоксально, с точки зрения идеала в искусстве, столь противоречащей на вид отрицанию ценности. Идеализировать какой-либо предмет – значит составить себе идею о его существенных чертах и преобразовать этот реальный предмет согласно этой идее; тогда он будет называться идеалом. Но разве все эти идеи или все эти характерные черты не равноценны?

«Можно ли найти принцип субординации, определяющий место, занимаемое различными произведениями искусства? С первого же взгляда хочется сказать, что нет; кажется, что найденное нами определение закрывает путь к такой попытке; оно позволяет думать, что все произведения искусства находятся на одинаковом уровне и что для произвола открыто свободное поле. Ведь раз вещь становится идеальной только потому, что она соответствует идее, то самая идея неважна; она зависит от выбора художника, который может взять ту или иную идею, смотря по своему вкусу, нам нельзя будет жаловаться. Один и тот же сюжет можно будет трактовать всевозможными способами. Более того, история, по-видимому, сходится здесь с логикой и теория подтверждается фактами» [89] Ibid., II, стр. 225. .

Итак, до сих пор эстетика Тэна носит, по-видимому, научный характер лишь при условии отрицания всяких норм; она должна объяснять факты и отказаться от оценки.

Но эта тактика или эта предвзятая точка зрения отнюдь не окончательна. Она лишь полемический прием. Как только Тэн освобождается от этого духа чрезмерной реакции, спохватывается и овладевает своим предметом со спокойствием истинного ученого, он не ускользает от внутренней логики своей мысли: после того как факты установлены и объяснены, он высказывает суждение о них. И суждение свое он извлекает из установленных фактов как сложное и косвенное следствие, но не менее логичное и не менее необходимое, чем всякое другое.

«И тем не менее в воображаемом мире, как в мире действительности, существуют разные ряды, ибо существуют разные ценности. Публика и знатоки отвергают одно и принимают другое. Мы только этим и занимались, когда в течение трех лет мы обозревали пять веков итальянской живописи. Мы всегда и на каждом шагу высказывали суждения. Сами того не зная, мы имели в руках измерительный инструмент. Другие люди поступают, как мы; и в критике, как во всем другом, имеются приобретенные истины» [90] Ibid., II, стр. 234. .

То же имеет место во всех моральных науках. Сам Тэн писал: «Лично я в Origines de la France contemporaine всегда присоединял к психологическому объяснению моральную оценку: в портретах якобинцев, Робеспьера, Бонапарта, мой предварительный анализ всегда носит строго детерминический характер, а мой заключительный вывод строго оценочный» [91] Lettreä Bourget sur le Disciple: Taine, savieetsacorrespondence, 1902–1907. .

Таким образом, это методическое добавление ценности к факту отнюдь не является особенностью, свойственной эстетике Тэна; это – систематический взгляд, не покидавший его с ранних лет, когда неумолимая логика Гегеля учила его тому, что самые противоположные вещи и идеи имеют каждая свою истину и свою ценность, но подчиняются разумной иерархии, и кончая периодом зрелости, когда любовь к фактам окончательно победила в нем склонность к метафизическим авантюрам. Было бы, следовательно, преувеличением усмотреть в указанных двух точках зрения, которые следуют одна за другою при обсуждении всякого рода явлений, эволюцию в мышлении Тэна, новую манеру мыслить: это два необходимых фазиса его мысли, и развитие их носит скорее логический, чем хронологический порядок.

В самом деле, для того чтобы методически установить явления, их нужно классифицировать. Классификация это – иерархия характерных черт. Иерархия же – различение ценностей. Методическое или научное суждение в искусстве не что иное, как личная интерпретация иерархии преобладающих или подчиненных характерных черт. Так как иерархия имеет объективную ценность, то понятно, что интерпретация постоянно подлежит критике, как более или менее опирающаяся на факты: она действительно может стать предметом научной проверки.

Отсюда видно, что позиция, занимаемая у Тэна проблемой ценности, неотделима от догматического решения. В другом месте мы снова встретимся с таким образом трактуемой проблемой ценности; здесь мы должны ограничиться лишь указанием на ее наличность в эстетике Тэна. Проблема ценности выступает пред нами как тесно связанная с теоретическим объяснением, лишь следствием и дополнением которого служит нормативное суждение. Вся сила системы заключается в этом союзе. Таков урок, который мы должны извлечь из эстетики Тэна.

Нелепо действительно усматривать оригинальность метода Тэна в безусловном исключении нормативной точки зрения в эстетике и в исключительной приверженности к объяснительной или исторической точке зрения. Оригинальность тэновского метода заключается, напротив, в одновременном утверждении обеих точек зрения как неотделимых одна от другой и друг друга подкрепляющих. Натуралистическая реформа – как бы далеко ни шла она в опровержении справедливости этого утверждения – сводится к требованию прочно обосновывать суждения ценности на научном объяснении, сводится к отрицанию странного взгляда, утверждающего, что суждения, для того чтобы заслуживать внимание, должны предварительно стать произвольными; и если она в них что-нибудь отрицает, то именно произвольный характер, и правильно поступает.