Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни

Но и Лотман не делает последнего шага, оставляя, так сказать, лазейку для материализма. Для него жизнь делится на культуру и некультуру, он не хочет понимать, что природа это тоже культура. Витгенштейн, конечно, понимал это. В начале 1980-х годов Лотман ввел понятие семиосферы, которое, казалось, сближало культуру и природу; во всяком случае, образ «семиотического пространства», которое живописует Ю. М. Лотман, безусловно впечатляет. Вот что он пишет в книге «Внутри мыслящих миров»:

Представим себе в качестве некоего единого мира […] зал музея, где в разных витринах выставлены экспонаты разных эпох, надписи на известных и неизвестных языках [..], схемы маршрутов экскурсий и правила поведения посетителей. Поместим в этот зал еще экскурсоводов и посетителей и представим себе это все как единый механизм […]. Мы получим образ семиосферы [Лотман 1996:168].

Я бы сказал: мы получим образ реальности.

Итак, в каких же формах жизни пребывал юный Витгенштейн, в какие языковые игры играл, какие речевые жанры ему были свойственны, и наконец, в какую семиосферу он был погружен?

Первой формой жизни, как и для любого другого человека, для Витгенштейна было детство, проходившее в атмосфере литературно-музыкального салона его родителей. По всей видимости, здесь царил дух непринужденности и искренности (это слово, вероятно, можно было бы начертать не фамильном гербе Витгенштейнов — если бы таковой имелся). Во всяком случае, гостиная на Аллеегассе совсем не походила на салон Анны Павловны Шерер, с эпизода в котором начинается роман Льва Толстого «Война и мир»: там царили фальшь и напряженность. Может быть именно поэтому Витгенштейн, относившийся к Толстому как к одному из своих духовных учителей, роман «Война и мир» в своих записях не упоминает. Уж очень не похоже это начало на ту реальность, которая его окружала!

С другой стороны, можно предположить, что вечера в Пале Витгенштейн были окрашены грустью уходящей эпохи, последним живым символом которой был Иоганнес Брамс, и той напряженностью, которую создавали представители более молодого поколения экспрессионистов, музыкальным мэтром которых был Густав Малер (консервативный и необъективный Витгенштейн обожал Брамса и терпеть не мог Малера (см.: [Витгенштейн 1994d]), между тем как Малера называли Достоевским в музыке, а Достоевского Витгенштейн очень любил и ставил выше его, пожалуй, только Шекспира. Как мог Витгенштейн не чувствовать, что Достоевский — это такой же XX век, как и Малер!).

Между тем, в салоне Леопольдины Витгенштейн исполняли классическую музыку будущие великие музыкальные гении XX века, например, Бруно Вальтер и Пабло Казальс (о последнем Витгенштейн писал с симпатией [Drury 1981] ). Знаменитые «девять роялей» недаром время от времени всплывали в поздних воспоминаниях Витгенштейна.

Музыкальная гостиная была основной формой жизни матери Витгенштейна — Польди. А поскольку человек она была меланхолического склада, то это добавляло, в общекультурной атмосфере пессимизма, индивидуальный облик хрупкому и несколько печальному витгенштейновскому салону, облик, который оживляли только анекдоты и шутки Карла Витгенштейна — когда он был жив, когда были живы его старшие сыновья!

Разве не похожую картину изображает Александр Блок в поэме «Возмездие» (неслучайно — и петербургской, и венской культуре начала XX века было суждено вскоре погибнуть навсегда):

Но ведь детство в принципе является особой формой жизни, каким бы оно ни было, счастливым («золотым»), или мрачным. Детство Витгенштейна не было ни тем и ни другим. Есть гении, которые проявляют свою гениальность с самого раннего детства: ярчайший пример — Вольфганг Моцарт или столь любимый Витгенштейном Феликс Мендельсон. Гениальность Витгенштейна проявилась только тогда, когда он появился в 1911 году в Кембридже, то есть сравнительно поздно — в 22 года.

Не будем при этом забывать, что детство Витгенштейна проходило в такой культурной атмосфере, когда сам феномен детства коренным образом пересматривался Фрейдом и его школой. Фрейд доказал, что детство, считавшееся до него самым безоблачным временем в жизни человека, является на самом деле наиболее тяжелым, эмоционально нагруженным и несчастливым временем жизни.

Одна из фундаментальных идей XX века, к созданию которой и Витгенштейн приложил руку, состоит в том, что не реальность определяет язык, а сама реальность определяется языком. В наиболее радикальной форме эта идея была высказана американским лингвистом Бенджаменом Ли Уорфом и носит название гипотезы лингвистической относительности [Warf 1956, Уорф 1962]. Появление психоанализа зачеркнуло идею безоблачного детства — на детские судьбы стали смотреть как на полные комплексов, фобий, инцестуальных желаний и неврозов. Поверившие в психоанализ австрийцы охотно сотрудничали с Фрейдом, только бы вылечить своих детей. Так одна из известнейших работ Фрейда «Анализ фобии пятилетнего мальчика» [Фрейд 1990] не могла быть написана, если бы отец этого мальчика активно не помогал Фрейду в анализе (ср. [Руднев 1994] ).

К тому же, детство Витгенштейна было омрачено самоубийством двух старших братьев и постоянной депрессией. Тот факт, что депрессия в «каком-то важном смысле» (одно из излюбленных выражений Витгенштейна) представляет собой языковую игру, не вызывает сомнения, но является ли самоубийство формой жизни?

Скорее, это форма смерти?! Но смерть не обладает формой, так как она — и это тоже одна из ключевых мыслей Витгенштейна — не является событием в жизни того человека, который умер.

Самоубийство безусловно является формой жизни, языковой игрой. Тот же Фрейд писал, что самоубийство — это послание тому, кто остается жить (покинувшей возлюбленной, отцу-деспоту), послание, которое содержит вполне определенное сообщение: «Я умру, но тебе от этого будет хуже» [Фрейд 1994с]. А ведь именно так произошло с Карлом Витгенштейном. Никаких сомнений не может вызвать тот факт, что именно трагические события с сыновьями пошатнули его здоровье. Ведь когда он умер в 1913 году, ему было всего 66 лет. Разве это возраст для сталелитейного магната?

Психоанализ был мощным фактором воздействия на стиль жизни. По контрасту с экстравертным и реалистическим XIX веком, XX век стал по преимуществу интровертным и аутистическим (первый термин принадлежит Карлу Густаву Юнгу, второй — Эугену Блейлеру [Юнг 1991, Блейлер 1927] ).