Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни

Сам Витгенштейн в одной из бесед с Друри рассказал об этом визите так:

Помню, когда я впервые отправился с визитом к Фреге, у меня в голове было очень ясное представление о том, как он выглядит. Я позвонил в дверь, и мне открыл какой-то человек; я сказал ему, что приехал повидать профессора Фреге. «Я профессор Фреге», — сказал человек. На что я мог лишь воскликнуть: «Невозможно!» [Друри: 126].

Результат беседы Витгенштейн рассматривал как совершенно неутешительный. «Фреге, — говорил он, — просто размазал меня по полу».

Готлоб Фреге произвел примерно такой же переворот в логике, как Фрейд в психологии и Эйнштейн в физике. В двух словах, он явился основателем математической логики, которая вместо силлогизмов использует математические символы, что значительно упрощает процедуру логического доказательства и уменьшает вероятность ошибки. Фреге был чрезвычайно добросовестным, тонким, ранимым и великодушным человеком. Когда Рассел нашел в его системе ошибку, Фреге так расстроился, что долгие годы ничего не публиковал. Именно поэтому он послал Витгенштейна к более молодому Расселу, шедшему по его стопам, к тому времени уже написавшему книгу «Основания математики» и совместно с другим кембриджским философом Альфредом Нортом Уайтхедом готовившему в будущем знаменитый трехтомный труд «Principia Mathematica». В тот момент, когда Витгенштейн нарушил его чаепитие, Рассел не подозревал, что вошедший «немец» будет в ближайшие годы играть огромную роль в его жизни и в конце концов сделает с его системой то же, что он в свое время сделал с системой Фреге, — найдет в ней ошибки и, оттолкнувшись от нее, построит свою систему, гораздо более утонченную (подробно о проблемах, волновавших Фреге, Рассела и Витгенштейна в контексте развития европейской философии начала XX века мы расскажем в разделе 2.4 настоящей главы).

Но поначалу Рассел отнесся к приезжему чрезвычайно легкомысленно. Из ежедневных писем-отчетов, которые он писал своей возлюбленной леди Оттолине Морель из Кембриджа в Лондон, хорошо видно изменение его отношения к Витгенштейну.

19 октября: Мой немецкий друг угрожает быть сущим наказанием.

25 октября: Мой немец, который кажется скорее хорошим парнем, — ужасный спорщик.

1 ноября: Мой немец ужасный спорщик и чрезвычайно утомителен. Он не принимает допущения, что в этой комнате нет носорога.

2 ноября: Мой немецкий инженер, мне кажется, — просто дурак. Он думает, что ничто эмпирическое не может быть познано. — Я попросил его принять, что в этой комнате нет носорога, но он не принял.

7 ноября: Витгенштейн отказывался принять существование чего-либо кроме подтвержденных пропозиций.

27 ноября: Мой немец колеблется между философией и авиацией; он спросил меня сегодня, совсем ли он безнадежен как философ, и я сказал ему, что не знаю, но думаю, что не совсем. Я попросил его принести мне что-нибудь на бумаге, но он чувствует, что не может посвятить свою жизнь философии, пока не убедится, что сможет сделать что-либо стоящее. Я почувствовал ответственность, поскольку я на самом деле не знаю, что думать о его способностях [Monk: 84–85].

В своей автобиографии Рассел передает этот или сходный эпизод «в лицах»:

Витгенштейн. — Не будете ли вы так любезны сказать мне, полный ли я идиот или нет? — Мой дорогой, я не знаю. Почему вы спрашиваете у меня? — Потому что, если я полный идиот, я стану аэронавтом, а если нет, то стану философом [Russell 1978: v. 2, 99].

Перед Рождеством, прежде чем уехать в Вену на каникулы, Витгенштейн встречался с Расселом в обществе. До Рассела наконец дошло, что его «немецкий друг» скорее австриец, а также что «он чрезвычайно музыкален, у него хорошие манеры и он настоящий интеллигент» [Monk: 87].

И далее:

Он говорит, что начинает каждое утро работу с надеждой и каждый вечер заканчивает ее с отчаянием. Он просто приходит в ярость, когда не может понять того, что я ему говорю.

23 апреля: Он живет в такого же рода постоянном возбуждении, что и я, почти не в состоянии сидеть спокойно или читать книгу. Он говорил о Бетховене — как один из его друзей описывал, что, подойдя к двери, за которой Бетховен сочинял новую фугу, он слышал его пение, крики и хрип, как будто тот боролся с дьяволом, и ничего не ел на протяжении 36 часов, потому что его служанка и кухарка сбежали, боясь его ярости. Вот каким должен быть человек.

2 мая: Он единственный человек из тех, кого я когда-либо встречал, обладающий таким пристрастием к философскому скептицизму; он рад, когда доказано, что нечто не может быть познано [Monk: 88].

Витгенштейн и Рассел занимались каждый день логикой и философией, но между ними было все больше расхождений. Прежде всего это касалось нравственных проблем, которые то и дело всплывали в разговорах между ними.

30 мая: Витгенштейн меня удивил; он вдруг сказал, что его восхищает текст: «Какая польза человеку, если он завоюет весь мир и при этом потеряет свою душу». И затем он заговорил о том, как мало есть на свете людей, которые не теряют своих душ. Я сказал, что это зависит от той цели, которой человек добивался. Он же сказал, что это зависит более от страдания и силы, способной его перебороть. Я был удивлен: я не ожидал услышать от него ничего в таком роде [Monk: 91].

Как-то они заговорили о романе Диккенса «Дэвид Коперфильд». Витгенштейн утверждал, что Коперфильд был неправ, порвав со своим другом Стирфордом за то, что тот соблазнил Эмили. Рассел возразил, что он поступил бы точно так же. Это причинило Витгенштейну боль, он просто не мог поверить в это. По его мнению, надо быть верным по отношению к своему другу и, что бы он ни сделал, продолжать любить его.

8 марта 1912 года (Рассел — леди Оттолине): Витгенштейн мне нравится все больше и больше. У него прирожденная страсть к теоретизированию. Это редкая склонность и всегда приятно обнаружить ее в ком-либо. Он не хочет доказывать то или это, он хочет обнаружить, как выглядят вещи на самом деле.

16 марта: Витгенштейн чрезвычайно возбужден: его увлеченность философией превышает мою; его интеллектуальная лавина заставляет меня казаться себе маленьким снежком. Его интеллектуальная страсть — высшего уровня, это заставляет меня любить его. Его характер — такой же, как характер художника, — интуитивный и зависящий от настроения. Он говорит, что каждое утро начинает работу с надеждой и кончает каждый вечер с отчаянием [McGuinnes 1988: 15].

Витгенштейн позволял себе критиковать Рассела. Когда тот писал статью «Материя», Витгенштейн сказал, что глупо писать о том, чего нет. Книгу же Рассела (написанную популярно) «Проблемы философии» он назвал дешевым бульварным бестселлером (a shilling shocker). Рассел до поры до времени терпел все это, прощая Витгенштейну его выходки за его удивительный талант, страсть к философии и за то, что Витгенштейн был единственным человеком, который так глубоко проникал в мучившие его научные проблемы, что подчас не отделял их от своих, также мучивших его, нравственных проблем.