Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни

На обратном пути они, по предложению Пинсента, заехали в Бирмингем к его родителям. Там они посетили филармонию, где в программе был «Реквием» Брамса, «Саломея» Рихарда Штрауса, Седьмая симфония Бетховена и мотет И. С. Баха. Витгенштейн наслаждался музыкой Брамса, отказался слушать Штрауса (он был консерватором в музыке и терпеть не мог музыку XX века) и покинул здание, как только закончилась симфония Бетховена.

Пинсент писал, что эта поездка была «самыми славными каникулами», которые он когда-либо проводил.

Через год на тех же условиях Витгенштейн пригласил Пинсента поехать в Испанию. Перед этим друзей посетили родители Пинсента. Витгенштейн своими манерами произвел самое благоприятное впечатление несмотря на то, что чай у него полагалось пить из химической посуды: обычная посуда казалась ему уродливой.

Чем более теплыми становились отношения между Витгенштейном и Пинсентом, тем более напряженными они становились между ним и Расселом. Первого июня 1913 года Рассел писал Леди Оттолине:

Я провел ужасные часы с Витгенштейном вчера между чаем и обедом. Он начал анализировать все, что было плохого между мной и им. Я сказал, что, по моему мнению, с обеих сторон это все нервы, а на глубине все в порядке. Тогда он сказал, что он никогда не знает, когда я говорю правду, а когда — просто из вежливости. Я разозлился и не отвечал ни слова. А он продолжал и продолжал. Я сел за стол, взял ручку и стал смотреть в книгу, но он все продолжал. Наконец я сказал резко: «Все, что вам требуется, это немного самоконтроля». Тогда он наконец ушел с трагическим выражением на лице. Перед этим он звал меня на концерт в тот вечер, но он не пришел, так что я боялся, что он покончил собой. Так или иначе, я нашел его после концерта в его комнатах (я ушел с концерта, но сначала не мог его найти) и сказал ему, что я извиняюсь за жесткость, и говорил спокойно, так, чтобы ему стало лучше [Monk: 91].

Вообще все это последнее полугодие в Кембридже Витгенштейн чувствовал себя плохо и все время говорил о смерти. Из дневника Пинсента:

Он болезненно боится умереть, прежде чем разрешит теорию типов (логическая теория Рассела, основной пункт их разногласий с Витгенштейном) и прежде чем напишет всю свою работу так, чтобы она звучала внятно для мира и принесла некоторую пользу науке Логике. Он уже много написал, и Рассел обещал опубликовать работу, если он умрет. — Но он уверен, что то, что он уже написал, недостаточно хорошо, чтобы абсолютно точно представить его подлинные методы мышления и т. д., — которые, конечно, имеют большую ценность, чем конечные результаты. Он всегда говорит, что он определенно умрет в течение четырех лет — но сегодня речь шла уже о двух месяцах (17 сентября 1913 года). <���…> Ночью он опять говорил о своей смерти, что он на самом деле боится не смерти, но панически беспокоится о том, чтобы не прожить оставшуюся часть жизни впустую. Все это покоится на его абсолютной уверенности, что он скоро умрет, но я не вижу никаких очевидных причин, почему бы ему не прожить еще долгое время. Однако бесполезно даже пытаться рассеивать эту его обеспокоенность и убежденность. Ничего не поможет — он просто ненормальный (20 сентября 1913) [Monk: 98].

Зимой 1913 года умер Карл Витгенштейн. Видимо, это оказало большое влияние на Витгенштейна, хотя внешне он держался хорошо. 21 января, через день после смерти отца, он написал Расселу из Вены:

Дорогой Рассел,

мой дорогой отец умер вчера днем. Это была самая прекрасная смерть, которую я только могу себе представить. […] Я не чувствовал печали все эти последние часы, но, наоборот, был приподнят, и я думаю, его смерть была лучшим во всей его жизни [Monk: 99].

Предвкушая поездку в Испанию, Дэвид Пинсент спешил на встречу с Витгенштейном в конце августа 1913 года. Каково же было его удивление, когда Витгенштейн заявил, что его планы меняются и он предлагает Дэвиду ехать в Норвегию. Добродушный Пинсент писал домой:

Мы собираемся ехать в Норвегию, а вовсе не в Испанию; почему Витгенштейн так неожиданно переменил свои намерения, я не знаю! Но все равно я ожидаю, что и поездка в Норвегию окажется замечательной [Monk: 101].

Когда друзья ехали на корабле в Кристианию (нынешний Осло), Витгенштейн вдруг запаниковал, обнаружив, что оставил свой портфель с бумагами в Хуле. Пинсент убедил его не волноваться и послать телеграмму, чтобы портфель переслали в Кристианию. На следующее утро, рассказывал Пинсент, Витгенштейн был «надутый и злобный». В поезде к ним подсел незнакомый англичанин и предложил выйти вместе покурить. Витгенштейн не тронулся с места. Пинсент из вежливости пошел с англичанином и побеседовал с ним. Когда он вернулся, Витгенштейн со злобой сказал ему, что Пинсент может и дальше ехать с англичанином, если он ему так понравился. Пинсенту с трудом удалось его успокоить и привести в нормальное состояние духа.

Пинсент остроумно сравнил Витгенштейна с его постоянно меняющимися настроениями с Константином Левиным из «Анны Карениной»: он надувается, сердится, говорит или думает ужасные вещи, но потом страшно раскаивается. И еще Пинсент понял, что если в Кембридже они, поссорившись, могли разойтись по своим квартирам, то в длительной поездке они слишком тесно связаны друг с другом.

Они жили близ Бергена на маленьком фьорде. Витгенштейн каждый день занимался логикой и был чрезвычайно мрачен. Здесь-то он и начал говорить о своей скорой смерти и о том, что не успеет закончить свой труд. Пинсент писал в своем дневнике, что, когда Витгенштейн все время в таком состоянии, жить с ним — испытание.

Но неожиданно Витгенштейн избавил Дэвида от этого испытания. Он решил остаться в Норвегии надолго один, чтобы ни с кем не общаться и в этом одиночестве наконец закончить свою работу. Если он действительно считает себя великим человеком, он должен сделать что-то великое. В Кембридже это невозможно.

Так неожиданно оборвалось для Дэвида его последнее предвоенное путешествие. И похоже, это было вообще последнее путешествие в его жизни, так как летом следующего года началась Первая мировая война.

Вернемся в Кембридж 1912 года. С Расселом Витгенштейн работал, с Дэвидом Пинсентом отдыхал душой. Но он также общался с преподавателями. Среди них был знакомый ему еще по Манчестеру математик профессор Харди. Это был также логик из Королевского Колледжа профессор Джонсон, который ненадолго стал официальным научным руководителем Витгенштейна; но, поскольку Джонсон был представителем традиционной логики, они с Витгенштейном не нашли общего языка.

Зато сразу прекрасный контакт у Людвига наладился с другой (наряду с Расселом) звездой новой философии — Джорджем Эдвардом Муром, который еще в 1903 году написал книгу «Principia Ethica» [Мур 1984], заложив основы не только философской этики XX века, но и так называемой лингвистической философии, или философии обыденного языка, которая стала активно развиваться в 1930-е годы как реакция на логический позитивизм Венского кружка (см. об этом более подробно главу 6). В противоположность логическому позитивизму, лингвистическая философия не стремилась устранить неясности естественного языка, но предлагала анализировать его таким, каков он есть. Так, Мур в своей книге, критикуя все предшествующие определения того, что такое добро, определял его как то, что рядовые носители языка называют добром. Мур сразу (в отличие от Рассела) проникся доверием к молодому австрийскому студенту, увидел и поверил в его огромный интеллектуальный потенциал и принимал самые радикальные и рискованные логико-философские суждения Витгенштейна.