Мишель Монтень - Мишель Монтень. Опыты. Книга первая

Здесь Монтень в осторожной форме ссылками на «двойственную истину» открыто требует, чтобы наука и философия отказались от богословских аргументов.

Несколькими строками дальше Монтень еще более определенно конкретизирует свой антисхоластический тезис: «Я предлагаю, — пишет он, — домыслы человеческие, и в том числе мои собственные, просто как человеческие, взятые обособленно, а не как установленные и упорядоченные небесным повелением и потому не подлежащие сомнению и непререкаемые: это — дело взгляда на вещи, а не дело веры; как то, что я обсуждаю согласно своему разумению, а не как то, во что я верю по слову божию… Все это я обсуждаю с мирской точки зрения, а не церковной, хотя и в глубоко благочестивом духе» [941].

Монтень говорит здесь в «почтительном» тоне о религии. Вместе с тем он в духе буржуазного просветительства заявляет, что обсуждать те или иные вопросы необходимо, исходя из опыта и разума, из чисто светских интересов, а не из интересов теологии, насильно навязываемых человеку.

Говоря об идеальном воспитателе, Монтень, опять-таки явно полемизируя с педагогами-схоластами, открыто заявляет: «Желательно, чтобы это был человек скорее с хорошей, чем с туго набитой головой, ибо, хотя нужно искать такого, который обладал бы и тем и другим, все же добрые нравы и ум предпочтительнее голой учености; нужно также, чтобы, отправляя свои обязанности, он применил новый способ обучения» [942].

Нетрудно догадаться, что под привычными приемами Монтень разумеет схоластически-догматический метод. Впрочем, он сам об этом говорит, отмечая, что нельзя строить истинную науку на бесконечном повторении раз навсегда провозглашенных истин. В «Опытах» Монтеня содержится открытый антисхоластический лозунг: «Кто рабски следует за другим, тот ничему не следует» [943].

Монтень не дорос до материалистической индукции Бэкона, однако в борьбе против схоластического метода он, так же как и Бэкон, в интересах зарождающегося буржуазного способа производства, нуждавшегося в технике, а следовательно в естествознании, стремится во что бы то ни стало реабилитировать опыт, причем опыт Монтень понимает не как индивидуальный только опыт, но как опыт коллективный, как обобщение и накопление впечатлений и наблюдений десятков и сотен тысяч людей.

Характерно неоднократное обращение Монтеня не только к опытному естествознанию, но и к живым примерам и фактам из истории. Лишенный сколько-нибудь правильного понимания исторического процесса, нередко превращающий историю в хаос случайностей, Монтень, вместе с тем, как истинный предшественник просветительства видит в историческом опыте огромный материал для поучения последующих поколений. Он весьма далек от теологической концепции Августина о «Граде божием»; он сторонник светского понимания истории, причем в историческом материале Монтень видит своеобразную школу нравственного поведения. В конечном счете Монтень высказывается за опытную науку во всех без исключения отраслях знания. Вместе с тем он отнюдь не фетишизирует опытное знание. Монтень выступает сторонником здравого смысла, хотя тут же как скептик сомневается в познавательных способностях человеческого разума. Под здравым смыслом Монтень имеет в виду последовательно-логическое мышление. Тертулиановский тезис: «Верю потому, что абсурдно» представляется французскому философу верхом изуверства, бессмысленности, обскурантизма. Вместе с тем он справедливо исходит из посылки о нелепости и «противоестественности» схоластического требования логически обосновать догматы религии. Монтень считает, что догматы религии несовместимы с догматами разума. Правда, не желая окончательно порывать с теологией и явно уступая католическому мракобесию, Монтень делает отсюда фидеистический вывод: он заявляет, что догматы религии «выше разума». Однако даже при этой реакционной теологической отписке Монтень выступает как ранний предшественник просветительства, заявляющий, что религия не в состоянии выдержать суд разума.

Целый ряд реакционных историков философии, в особенности агентов Ватикана, до сих пор усиленно пропагандирует версию будто бы Монтень постепенно эволюционирует от религиозного индифферентизма к решительному переходу в лоно церкви, от скептического отношения к католической догматике к прямому признанию незыблемости основных теологических догм.

Вторая книга «Опытов» Монтеня решительно опровергает эту фальсификаторскую версию. В ней Монтень значительно более резко, чем он это делал до сих пор, выступает против христианства как религии «откровения». В частности, господство во Франции католицизма он рассматривает как исторический факт, обусловленный определенными конкретными причинами. Монтень глубоко убежден, что в иной исторической обстановке французы могли бы с одинаковым успехом воспринять мусульманство или другую антихристианскую религию.

Особенный интерес представляет попытка Монтеня установить две решающие причины, в силу которых религия сохраняет в течение веков и тысячелетий свое значение. Одна из них — сила традиции, другая — страх перед преследованиями. «Мы родились там, где данная религия распространена, — заявляет Монтень, — и в силу этого испытываем благоговение перед ее давностью или авторитетом людей, которые придерживаются этой религии. Мы боимся ее угроз по адресу несогласных с нею…» [944].

Правда, Монтень не делает радикальных выводов из этих по существу враждебных католицизму утверждений. Однако его смелые по тому времени мысли легко могли быть использованы всеми теми, кто более радикально, чем сам Монтень, выступал против господствующей схоластики. В частности, здесь нанесен был серьезный удар схоластике, которая полностью опиралась на церковные авторитеты и противопоставляла их самостоятельному творческому мышлению.

В целом можно без преувеличения сказать, что Монтень сумел нанести схоластическому методу тяжелый удар, хотя противопоставить ему так, как это сделал Бэкон, новый, индуктивный метод, точнее, разработать этот метод, он оказался не в состоянии.

Значительный интерес представляют высказывания Монтеня в области истории философии. Монтень, конечно, не в состоянии подметить историческую обусловленность смены или борьбы различных философских направлений. Для него появление той или иной философской школы — случайный эпизод. Монтень не в состоянии понять смысл борьбы философских направлений; ему чужды самые понятия: материализм, идеализм, диалектика, метафизика. Как «историк философии» Монтень элементарен, он стоит на донаучной позиции. Однако самый выбор философов, которыми Монтень в первую очередь интересуется, чрезвычайно показателен. Он неоднократно обращается к Аристотелю, но обращается не для того, чтобы превращать его, подобно официальным представителям католической церкви, в высший церковный авторитет, а прежде всего для высказывания критических суждений о знаменитом греческом мыслителе. Для него не существует дантовской проблемы, куда поместить Аристотеля на том свете — в ад, рай или чистилище; он рассматривает Аристотеля как автора трудов, с которыми можно и даже должно не соглашаться. Мы уже отмечали прогрессивность такого подхода к Аристотелю в период господства католической церкви, в период, когда человека могли сжечь на костре не только за отрицание священного писания, но и за несогласие с «канонизированным» церковью древнегреческим мыслителем.