Лоренцо Валла - Об истинном и ложном благе

Но в избиенье таком мужей знаменитых заметна

Все же Домиция смерть …

Он пал под сотней ранений.

Радуясь, что избежал униженья вторичной пощадь 27.

Послушай слова его же, умирающего, исполненные непокорности и оскорблений против Цезаря, который слушает его:

« Цезарь, не вижу тебя овладевшим плодами

злодейства ,

Темен еще твой удел, еще ты ничтожнее зятя:

Что же! К стигийским теням, как верный Великого

воин, —

Вольный, спокойно сойду; будешь сломлен ты Марсом

суровым

И за Помпея, за нас потерпишь жестокую кару:

С этой надеждой умру». – Едва эту речь заключил он,

Жизнь отошла … 28

Ибо если Домиций не признавал достойным жить благодаря милости Цезаря – все же какого великого мужа, чтобы не сказать гражданина, – чему удивляться относительно Регула, если он с презрением отвергал спасение, которым был обязан карфагенянам, врагам не только наиболее жестоким, но и побежденным в справедливейшей войне, в особенности если он мог предвидеть скорее, чем Домиций, наказание от врагов и славу родины? (3) Хотя кто знает достоверно, что Регул ни на что не надеялся в отношении собственной жизни и возвратился в Карфаген для верного наказания? Что касается меня, то я вижу, почему он без труда мог надеяться. Да ведь для пользы и достоинства карфагенян следовало сохранить Регула невредимым или вернуть римлянам в качестве дара. Уже превосходящих врагов скорее [можно было] смягчить благодеянием, чем ожесточить несправедливостью и бесчестием. Если бы Регул предвидел подобную безумную ярость карфагенян (пусть шумно протестует, кто хочет), он бы, думаю, остался у себя на родине, и остаться было бы, без сомнения, простительно.

VIII. (1) Я мог бы сказать о Кодре, мог бы о Менекее, мог бы о Сократе, мог бы о сагунтинцах, мог бы о тех, которые были окружены на плоту Опитергия 29, и о многих других. Действительно, высочайшей похвалы храбрые мужи достигают со смертью.

Но следует позаботиться о краткости. Достаточно сказать одно: к славным заслугам перед родиной все были призваны [побуждены?] какой-то наградой. Ибо, поскольку добродетель не может ничего дать, никто ничего не совершает или не обязан совершать ради добродетели, от которой, словно от военачальника, не платящего жалованья, следует отложиться [отпасть]. (2) Тут появятся все те философы и объявят, что слава – плата за добродетель, и притом [плата] самая превосходная, наилучшая и вечная, как [плата] за позор – бесславие. Что вечная и самая превосходная награда прежде всего и побудила тех самых, кого ты назвал – Муция, Дециев, Регула, Кодра, оказать наибольшие услуги отечеству. Поэтому Платон, солнце философов, говорит Дионисию: «…когда мы умрем, и о нас самих не умолкнут речи. Так что об этом надлежит позаботиться. Необходимо, по-видимому, подумать и о будущих временах. Именно в силу какого-то природного свойства люди с рабской душой нисколько об этом не заботятся, а люди достойные делают все, чтобы в будущем о них хорошо отзывались» 30. (3)И у нас Вергилий приписал самому Юпитеру подобную речь:

Каждому свой положен предел. Безвозвратно и кратко

Время жизни людской. Но умножить деяньями славу —

В этом доблести доля 31.

И в другом месте:

…За честь заплатить они жизнью готовы.

[У Вергилия «за славу» ] 32.

И Саллюстий в начале сочинения «О заговоре Катилины» сразу же [говорит]: «И так как сама жизнь, которой мы радуемся, коротка, подобает оставлять о себе как можно более долгую память» 33. И Цицерон: «Ибо жизнь мертвых заключена в памяти живых» 34. И Квинтилиан о Сократе: «Он приобрел память во всех веках посредством небольшой утраты – глубокой старости» 35. (4) Я лично не стал бы порицать авторов, говоривших так, как они думали. Но в наши времена многие нас побуждают к тому, чего сами избегают [делать] 36. Поэтому всегда хватает этих учителей, наставляющих словно с ораторской кафедры: «Почему же, о мужи, вы устрашитесь пойти на смерть за общую родину, если мы вас непременно будем всегда прославлять [и] вы всегда будете жить в славной памяти? Вспомните стольких храбрейших мужей: Эпаминонда, Фемистокла, Сципионов, Марцеллов, Фабиев и многих других, которые чем больше брали на себя, тем больше почитаются». (5) Я желал бы заполучить какого-нибудь одного из этих учителей, ему я ответил бы вот [как]: «Почему ты не прикусишь свой пустой язык? Разве не ты говоришь мне со стены, убеждаешь, поощряешь, чтобы я сражался не только храбро, но даже сильно рискуя жизнью? Думаешь, что никто не знает, почему ты это делаешь? Наверняка [потому], чтоб тебе достались власть, богатства, выгоды. Почему не сражаешься скорее ты сам? Почему ты сам не стремишься стяжать эту славу? Но, надо думать, у тебя в жизни есть вещи дороже, чем посмертная слава. Хотя сам ты, наставник других, в таком случае не ценишь настолько высоко славу, ты [еще] будешь порицать, почему это я не осмеливаюсь на то, чего, как вижу, ты [сам] сильно боишься? И ты не стыдишься скорее на словах хвалить то, что осуждаешь на деле? Разумеется, – я погибай, ты живи, я, пав наземь, – проливай кровь от многих нанесенных ран, ты извлекай доход из моей смерти. Но [зато] меня, сраженного и бездыханного, ты обессмертишь либо словом, либо сочинением, либо каким-нибудь необыкновенным титулом. Иди-ка лучше ты сам и умри, а я тебя мертвого похвалю. (6) Но вообразим, что к этому побуждает, восстав из мертвых, кто-то из тех древних и по преимуществу один из тех, что пали за родину. Пусть это будет самый выдающийся – известный юноша Курций 37. Как мы ему ответим? Благие боги, легко и истинно. Если ты совершил [это] ради славы, как и совершил, то не должно называть твой поступок добродетелью (honestas). «Но она [слава] есть спутница honestatis, и потому honestas получила название от honor, т. е. от славы». Хорошо увещеваешь. Ясное дело, не honor происходит от honestas, но honestas от honor и славы 38, чтобы ничего из себя не представлять, как в действительности ничего и не представляет. (7) В таком случае Эпикур тонко считал то honestum, что было прославлено народной молвой, ибо греческое слово xochov переводится на латинский язык как «pulchrum» и «honestum», что является почти тем же самым, что «honoratum» 39. И действительно, прекрасные вещи обнаруживают некий почет, как у Вергилия:

Et laetos oculis afflarat honores.

Радости гордый огонь зажгла в глазах у героя i0.

И в другом месте:

Caput… detritus honestum.

Головы не покрыв благородной 41.

То есть прекрасной и почтенной. Итак, «honestum» названо от красоты и почета (honore). Поэтому наши предки пожелали сохранить храм добродетели (virtus) и храм почета, так чтобы в первом был долг, во втором – цель, в первом – труд, во втором – цель труда, первый сам по себе следует отвергнуть, если не достигают второго 42. (8) Но допусти, что добродетель что-то собой представляет, а слава ее спутница. Если сама добродетель – глава и госпожа, надо ли добиваться ее служанки и спутницы? Не смею сказать и не хотел бы, чтобы [это] было сказано: всякая жажда славы происходит из тщеты, высокомерия, а также честолюбия. Что это иное, если не желание видеть либо себя выдающимся среди других, либо других менее значительными по сравнению с собой, что служит источником раздоров, ненависти, зависти? Общность же и равенство между людьми порождают благожелательство и мир. Пусть это будет как я указал [выше], как несказанное.