Лоренцо Валла - Об истинном и ложном благе

IX. (1) Но отошлем Курция в его могилу, где находятся его душа и тело, а скорее ни то, ни другое 43, и не будем заставлять его жить, слушать и говорить. Ибо это могло бы помешать нам, считающим, что, сколько бы слава ни значила, она не будет ни в чем полезна Курцию, т. е. всем погибшим за родину. Стало быть, вы будете лишены не только титула добродетели, но также славы, которая, как вы говорите, является спутницей правых деяний. Несправедливо ведь трудиться для посмертной славы. В самом деле, важно ли для умершего то, чего он не чувствует? 44Ты на моей могиле воспеваешь на лире и кифаре мои труды, усердие, ты кончину мою оплакиваешь, а уши мои [этого] не слышат. Я на устах всего народа, а члены мои беспрестанно разлагаются. Эти вещи касаются меня не более, чем осыпание могилы лилиями, розами и [другими] цветами. Они не поднимают лежащего навзничь тела, не доставляют удовольствия, не радуют. Так и к душе, освобожденной от тела, не относятся те похвалы, они вообще скорее утеха живущих, чем умерших. (2) Насколько это серьезно, стоики оценят. Действительно, все блага до такой степени принадлежат живущим, что если что-то кажется отданным умершим, то этим все-таки наслаждаемся мы, живые, как то: великолепием гробниц, статуями предков, которые служат украшением не тем мертвым, но потомкам их фамилии, пока они живы. И поскольку я упомянул о статуях, это побуждает меня сказать главным образом о Горгии 45. Ему афиняне публичным декретом поставили золотую статую в гимнасии, то, чего никогда никому [не делали]. Представь, что Горгий не знает об этом публичном почете. Разве сочтем мы, что он по этой причине [из-за статуи] получает какое-то счастье или благо? Отнюдь нет. Ибо душа и тело чувствуют благо. (3) А разве то, что для живого не имеет значения, будет иметь значение для мертвого? Представь, что на статуе не высечены никакая надпись и никакое свидетельство, как, например, у Фидия на щите Минервы 46. Подобное выпало на долю тем, о которых упомянул Эсхин [в речи] против Ктесифонта 47; в честь них, [как] достойных уважения, побежденные мидяне установили каменные статуи в портике Герм без надписи. Какая, полагаем мы, польза этим людям, когда народ не знал, кто же они были? Или скажу о мертвых; какое благо прибавилось освободителям Афин Гармодию и Аристогитону 48, уже умершим, оттого, что Ксеркс, победив тот город, перенес их медные изображения в свое царство, и что затем по прошествии долгого времени Селевк 49позаботился о возвращении их на прежнее место, и что, наконец, родосцы, после того как приняли их у себя на общественный счет, поместили их, привезенных в свой город, даже в священные храмы? (4) Разве не статуи почитаются, сами же они, [умершие люди], лишены почета? Так что желательнее быть статуей, которая почитается, чем трупом, более презренным, чем любая статуя. О, прекрасное благо посмертной славы, в сравнении с которым камни оказываются счастливее! Разве лишь случайно согласимся с Вергилием, сказавшим, что Палипур 50радуется в подземном мире потому, что горный отрог, в котором он был [погребен], заваленный камнями, будет назван его именем и тому подобное. Это суждение не внушает никакого доверия, так как ни Эней никогда не спускался с Сивиллой в подземный мир, ни Палипур не был кормчим троянского флота или, во всяком случае, не дал своего имени горе, ни Вергилий не мог знать те вещи, которые происходят в царстве мертвых, и [вообще] нельзя доказать, что оно существует. (5) И не понимаю, как тот же автор в другой книге признал, что почетные погребения и похороны не имеют значения для усопших, когда сказал об умершем Палланте:

Мы же Палланта – ведь он небесам ничего уж

не должен! —

Грустно проводим к отцу, воздавая почесть пустую 51.

Относительно его мнения или взгляда. Из этого ясно, что он, как это очень часто случается у других поэтов, превознес высшими похвалами людей, которые никогда не существовали, как то: Ниса и Евриала, Пандара и Бифию, Палланта и Лавза с Камиллой 52. Кто, [будучи] в здравом уме, может сказать, что они счастливы благодаря той самой славной известности, в которой они, видимо, пребывают всякий раз, как мы читаем поэтов. Подобным является рассуждение об умерших, для которых равно не быть теперь, как если бы они никогда и не были. (6) Право же, когда я вижу, как прославляется кто-то, кого не называют по имени, или прославляется ложным именем, или неизвестно – кто, или, наконец, после смерти, я думаю, что не человек удостаивается почета, но только добродетель сама по себе славится в человеке. Доколе я буду бояться сказать открыто? Почитать умерших людей с помощью статуй, гробниц, погребений и прочие подобные вещи не более мудро, чем почитать [таким же способом] остальных животных. Обойду молчанием Буцефала Александра, собаку Ксантиппа, комара Вергилия, попугая Овидия и многих других, о которых мы знаем; я сам видел в одном городе крайней Галлии вырезанными на мраморе вот эти две строчки [стишка]:

О, маленький Лабор, [вот] тебе маленький дом:

краткое имя

Имел ты, и кратка надгробная надпись, и краткую

песню имей 53.

(7) Пойдем теперь и позавидуем собачьим [надгробным] надписям! Не следует слушать некоторых, не тех, по крайней мере, безумцев, но более алчных к этому жалкому вознаграждению, которые заявляют: хотя после смерти нам не будет важно, что о нас будут говорить, теперь, однако, нам велено позаботиться о том, что скажут потомки. Если это так, то приложим усилия к тому, чтобы мы, мертвые, не коченели, не разлагались, не исчезали. Если это требует от нас предусмотрительности, то я признаю и предусмотрительность о славе в будущем. Но глупости, в самом деле, и то и другое. Ведь погребенные как не испытывают никакого мучения, так и никакого наслаждения. Молчу о том, что часто после смерти не приходит никакой славы, на какую мы надеемся, откуда становится ясным, что и радость и труд [ради славы] были глупостью. (8) Если во сне, который так похож на смерть, мы не имеем чувства [ощущения] славы, разве будем иметь в смерти, которая есть вечный сон? О тех, которые так думают, следует сказать, что они совершенно спят или мертвы. Впрочем, иной мог бы воскликнуть в данном случае: что ты делаешь, несчастный, зачем в тщетном труде будешь себя изнурять, зачем, слепец, отвергаешь столько радостей жизни ради будущей памяти [увековечивания своего имени]? Сегодня мы умираем, завтра о нас молчат. Никто не думает кроме как о настоящем, о прошлом забывает, между тем как им владеет желание будущего. Кто вспоминает о Камилле Цинциннате, Папирии 54, высших военачальниках? Сколь многие из-за нехватки писателей не передали потомкам никакого имени? (9) А ты, поскольку многое терпел, о многом неусыпно заботился, многое делал, так что даже смерти не избегал, возлагаешь надежду на то, что ты будешь на устах у людей, хотя видишь, что сами цари и великие правители изгнаны как бы в вечную тьму безмолвия? Скажи-ка на милость, кто был во главе римского государства пятым, кто четвертым, кто третьим [царем] в прошлом? Вопроси народ. Даже о втором не сумеют ответить, а если кто-то среди десяти тысяч узнает, то вспомнит, словно во сне, поскольку об этом никогда не думает. Невероятно, чтобы такие государи не сделали в жизни ничего достойного памяти – доброго или злого; но то, что они сделали, все это погребено вместе с государем [сделавшим это].