Лоренцо Валла - Об истинном и ложном благе

Принял меня Дрепанский залив, безрадостный берег.

Здесь, после стольких трудов, после бурь, по морям меня

гнавших,

Горе! – Анхиза утратил я – утешенье

В бедах, в заботах моих. Усталого сына покинул.

Лучший отец, от опасностей всех спасенный

напрасно / 180

Здесь Эней жалуется на свое горе. (5) С другой стороны, относительно любви родителей к детям сомнений должно быть еще менее, как, например, у нас относительно двух царей – одного человечнейшего и другого самого бесчеловечного – Евандра и Мезенция, у греков равно относительно двух царей, родителей обоих Аяксов 181, которые, как видно, оплакивали со смертью сыновей утрату по меньшей мере своих радостей; не должно сомневаться и относительно мужа и жены, братьев и сестер. Да и сам брак как соединение мужчины и женщины рожден, по-видимому, из самих глубин наслаждения. Таким образом, если мы советуем что-то сделать по чистой совести и по-доброму в пользу родителей, братьев, родственников или прочих людей, мы не отсылаем к добродетели, как думают некоторые, но пытаемся возбудить чувство, т. е. чтобы та вещь, которую они сделают, была им приятной; или указываем им на то, о чем, казалось, они реже вспоминают, меньше чувствуют и понимают. (6) О, бессмертные боги, вас также нельзя обойти молчанием! Призываю в свидетели веру в вас. Молил ли вас когда-нибудь кто-либо о том, чтобы ему даровали добродетель, и принимал ли кто-либо обеты ради ее достижения, более того, выполнял ли их, с надеждой на это приходил ли в ваши храмы, украшал ли и воздвигал их? О себе скажу с уверенностью: я никогда не просил вас о такой вещи. Может быть, Катон просил когда-нибудь? Не думаю. Ведь не вам, а себе самому он приписывает обретенную мудрость. Кончу говорить о нас двоих, посмотрим на других: один молит о здоровье, другой о богатстве, третий о детях, четвертый о долгой жизни, иной о победе, об отведении опасности, о власти. (7) И следовательно, в почете те боги, которые могут услужить в этих вещах: Эскулап, Юнона, Фортуна, Марс, Юпитер 182. Никакие божества высокой нравственности не только не прославляются, их даже вовсе нет. Для чего торжества в честь Аполлона, цирковые зрелища, флоралии, луперкалии? 183Они наглядно свидетельствуют, что [и] прочие виды забав и богам приятны, и людьми должны одобряться, например байи 184, купания, публичные зрелища, метание диска, обруч с бубенчиками, кольца, полукружия. Для чего гадания, ауспиции, прорицания и прочее, для какой цели они открыты людьми либо внушены по воле богов, если не для сохранения жизни, власти, богатства? (8) К чему эта клятва, занимающая большее место, чем какое-либо свидетельство, которой связываются воины, благодаря которой сохраняется обещание, по которой соблюдаются договоры; разве она не по той причине установлена, что ты боишься гнева богов в случае, если нарушаешь обещание? Если они не гневаются, нет никакого основания для клятвы. Для чего заклятие, для чего проклятие, для чего торжественная клятва, чем мы так часто и широко пользуемся? Но что я говорю о людях, которых, может быть, можно считать заблуждавшимися. Действительно, никто из богов, хотя они давали много прорицаний, никогда не вспоминал о добродетели. Это можно показать, пожалуй, на одном очень ясном и очень убедительном примере с Аполлоном Пифийским, который побудил лакедемонян отказаться от алчности, потому что ни от какого другого преступления [кроме алчности] не погибнет спартанское государство. (9) И вы видите, что алчность дурна потому, что гибельна для алчных, и потому добра щедрость, что создает и сохраняет пользу как в частных, так и в общественных делах, на что не могли не обратить внимания даже те, кто восхищается добродетелью, словно Фениксом. Поскольку они признают, что она [польза] относится также к украшению жизни и к множеству тех вещей, которыми пользуются люди, к богатству, к изобилию, то благодаря чему другому, кроме самой победившей истины, они были вынуждены поместить пользу возле добродетели? Пожалуй, они себе присвоили то, что им не принадлежало, говоря, что полезное проистекает от добродетельного, тогда как понятие обязанностей, которое принадлежало другой стороне, они выделили также нашей.

(10) Относительно этого следует заметить, что их обязанности не только не должны предпочитаться нашим, но что вообще тот вопрос о полезном и добродетельном, которым себя до такой степени изводили философы, был бессмыслен, поскольку мы показали, что не только следует предпочесть пользу, но также что добродетель ничего собой не представляет. Не очень далек был от моего мнения известный академик Карнеад 185, который, не боясь ни стоиков, ни перипатетиков, без ущерба рассуждал в защиту справедливости и против справедливости, т. е. говорил с той и с другой стороны в защиту полезного и добродетельного, поскольку здесь академик держался правила не открывать своего мнения, но сказать в защиту той и другой стороны и против той и другой стороны. Но если бы он мог по обычаю других решать, что из двух более истинно, то он, без сомнения, одобрил бы сторону наслаждения. Ибо ум его вознегодовал против стоиков, которых он преследовал самым враждебным образом.

XXXIII. (1) Почему, наконец, мы все еще не пытаемся помириться с противниками, чтобы не казалось, что мы предприняли вечную войну с добродетелью? Необходимо ведь проявить в отношении побежденных человечность и милосердие, и к тому же приятнее властвовать среди людей, повинующихся охотно, нежели с трудом. Уступим высоким мужам, среди которых помещаем наших стоиков, в том, что понятие высокой нравственности, которое все выдающиеся авторитеты вознесли до небес, видимо, не уничтожено и не предано забвению. Итак, мы говорим, что высокая нравственность есть то же самое в роде, что добродетели в виде, каковые добродетели [сводятся] к цели пользы. Таким образом, те будут действовать добродетельно, которые большие выгоды предпочтут меньшим, меньший ущерб большему (в чем необходимо знание большего и меньшего), бесчестно же те, кто это сделает наоборот.

XXXIV. (1) Но вернусь к вам, наилучшие судьи, если эта польза либо это наслаждение одобрено не только согласием людей, но также приговором богов, то почему также и нам не предаться наслаждению? Поэтому я прошу вас и умоляю не отказать мне, по крайней мере, в том наслаждении, которое я получу сегодня от того, что вы у меня отобедаете; или, во всяком случае, в силу вашей благосклонности не дать мне повода для стыда: если порок болтливости, по причине которого я сегодня оглушил ваши уши, я не исправлю сегодняшней пирушкой, я не осмелюсь больше без стыда вести с вами разговор. (2) Ибо если сам я только что уступил противникам в столь важной вещи, согласившись, что ничего нет лучше добродетельного, насколько больше подобает вашему человеколюбию не быть суровым к человеку весьма дружелюбному, чего настоятельно прошу у вас? Ведь если что-либо я и могу обещать от себя, [так это то, что] доставлю вам, уверяю, такое удовольствие, что вы не только не будете недовольны, но порадуетесь даже, что сделали мне одолжение. Кроме того, надо уже отдохнуть после столь долгого слушания, и после обеда слушать Катона будет приятнее. В конце концов сами решайте, что считаете нужным делать. Обед для вас уже готов и приготовлен лучшим из поваров Апитием, о чем пришел сюда объявить управляющий моим домом честный и толковый Геканий. Послушайте его самого, если не верите.