Лоренцо Валла - Об истинном и ложном благе

„ Ученик. Мне представляется, что смерть есть зло!

Учитель. Для кого? Для тех, кто умер, или для тех, кому предстоит умереть?

Ученик. И для тех и для других“, – тотчас добавил следующее: „Если смерть – зло, то она – и несчастье?“ 58– для того только, чтобы он мог воспользоваться этим словом „несчастный“, потому что тем словом „злой“ не мог. Ведь если смерть есть зло и несчастье, умершие и те, кому предстоит умереть, однако, суть не злые, но только несчастные. Следовательно, хотя „благом“ называется блаженство и добродетель, однако добрые суть только те, кто наделен добродетелью, а не счастьем и блаженством; в этом Боэций, более преданный диалектике, чем риторике, ошибался. (6) Но насколько было [бы] лучше говорить как оратор, чем как диалектик! Поистине что нелепее обычая философов подвергать опасности все дело, если ошиблись в одном слове? Оратор, напротив, использует многие и разнообразные приемы; приводит противоположения, воскрешает в памяти примеры, сопоставляет подобное и вынуждает даже скрывающуюся истину выйти [на свет]. Сколь несчастен и жалок полководец, который все военное счастье ставит [в зависимость] от мужества одного воина! Сражаться надо всем войском, а если какой-то воин пал или если какой-то отряд потерпел поражение, то вслед за этим тотчас надо заменять их другими. Таким способом надо было действовать Боэцию, [а] он, как многие другие, был введен в заблуждение излишней любовью к диалектике. О том же, сколь заблуждались в этой [диалектике] и что о той [риторике] никто разумно не написал и что эта же самая [диалектика] является частью риторики, начал писать, на мой взгляд, в высшей степени верно наш Лоренцо 59. (7) Но вернусь к делу. Послушайте, насколько лучше и насколько короче я отвечаю, опираясь на авторитет веры, чем на философию Боэция. Я не поколеблюсь презреть или осудить философию, поскольку ее осуждает Павел 60и Иероним 61вместе с некоторыми другими называет философов ересиархами. Итак, долой, долой философию, и пусть она уносит ноги, словно из священного храма актриса – жалкая блудница, и, словно сладостная сирена, пусть прекращает петь и насвистывать вплоть до рокового конца, и, сама зараженная мерзкими болезнями и [покрытая] многочисленными ранами, пусть оставит она больных другому врачу для лечения и исцеления. (8) Какому врачу? Мне. Каким же способом? Наверно, так: „Что плачешь? Что рыдаешь, несчастный? Что Бога винишь? Если ожидаешь вечных благ, зачем желаешь земных? Если предпочтешь, хотя и неверно, эти земные, почему же скорее обвиняешь Бога, чем просишь [Бога], который говорит, что он не любит приверженцев земного? Хотя от Бога ты заслужил наказание, разве ты, беглец, не хулишь еще его за то, что он не дает тебе награды? Ты еще будешь ему предписывать, какие он должен дать тебе предпочтительнее всего благодения, словно ты мудрее или выше его? Когда же он окажет тебе благодеяние, ты, зная, что это тебе полезно, не признаешь [этого], но щедрость его в высшей степени неблагодарно назовешь несправедливостью?“ Здесь следует выбранить всех, кто жаловался на судьбу и Бога, чего никогда не могла сделать праздноболтающая философия, так как не любила и не почитала она Бога, хотя познавала его или могла познать, предпочитая предаваться блуду с приверженцами земного.

XIII. (1) Смотрите же, какую любовь должно питать к Богу, в какой мере подобает любить его. Ведь всё, что любят, любят лишь по двум причинам: или потому, что [это] доставляет удовольствие, как то, что мы видим, слышим и прочее, или потому, что оно воспринимает удовольствие, как глаз, который так устроен, что радуется, созерцая цвет, и прочие чувства. Эти две вещи как необходимы обе (ибо бесполезен был бы цвет, если бы его не воспринимали глаза, и глаза в темноте ничего не различали бы из-за мрака, и не знаю, что из двух было бы важнее), так никогда не могут быть одной вещью. То, что видят, не является тем, что видит, и то, что видит, не есть вещь, которую видят. Говорю о глазах одного [человека], а не смотрящих друг на друга. Эти две вещи совпадают в Боге, кто и нас произвел из ничего способными наслаждаться благами, так что мы должны любить его больше, чем самих себя, и эти самые блага дал в избытке. (2) С другой стороны, Бог сам есть эти блага, но он отличается некоторой особенностью. Ведь блаженство наше не есть сам Бог, а от Бога исходит, как, например, радость, которую я получаю, видя свет или слыша приятный голос, не то же самое, что свет или голос, но они, воспринятые моими чувствами, доставляют мне радость. Так и само блаженство рождается из видения (visio) и познания Бога. Следует также заметить: хотя я говорю, что наслаждение или удовольствие есть единственное благо, однако я люблю не наслаждение, но Бога. Само наслаждение есть любовь (amor); что же касается того, что наслаждение производит Бог, то воспринимающий любит, воспринятое любимо. Сама любовь (amatio) есть удовольствие, или наслаждение, или блаженство, или счастье, или любовь (caritas), которая есть последняя цель и ради которой вершится остальное. (3) Поэтому я не согласен, когда говорят, что Бога надо любить ради него самого: словно любовь и наслаждение существует ради цели, а не являются скорее самой целью. Лучше было бы сказать, что Бога любят не как конечную причину (causam finalem), но как причину действующую (efficientem); однако мы обычно, когда говорим о действующей причине, упоминаем о ней поименно; например: „Я люблю тебя за человечность, за дар слова, за твою красоту“. Между прочим, в священных книгах мы не находим, что Бога следует любить ради него, но находим только, что следует любить. Из этого явствует, что те, кто так говорит, говорят больше по обычаю философов, чем теологов. (4) Возможно, мне кто-то возразит: я сказал, что необходимо и то и другое – и то, что воспринимает, и то, что воспринимается, и одно без другого бесполезно и потому не является благом. Почему? Он [оппонент] мог бы спросить: если свет не воспринимается глазом, разве он не будет благом? Разве не все созданное Богом является благом, если говорится: „И увидел Бог, что это хорошо“? 62Даже у демонов и у осужденных есть какое-то благо в том именно, что они существуют, и для них это лучше, чем если бы вообще не существовать. Чтобы ответить ему, объясняю так: все создано Богом премудро и с высшим благоразумием, и это называется благим. (5) Однако то, что лишено чувств, создано не ради себя, но ради того, что наделено чувствами. Ведь разве важно для неодушевленных [тел], каковы они? Что из того, что драгоценный камень более ценен, чем уголь, и блестит ли он в перстне или покрывается грязью в пыли? И также важно ли, существуют они или не существуют? Я, во всяком случае, не хотел бы быть скорее камнем, чем вообще не быть. Итак, все неодушевленное создано ради того, что имеет душу и чувства, то есть для их блага. Поэтому одно – существовать (esse), другое – благо существовать (bene esse), одно – от субстанции, другое – от качества. (6) Впрочем, ни одно живое существо (res) не должно считаться обладающим благом в состоянии скорби и душевной муки. Поэтому его благом будет чувство радости. А потому Бог благо создал [свои] творения для блага именно праведных, но во зло неправым. Отсюда и написано: „Бог, творящий зло“ 63. Итак, свет для тех, кто не видит, не благо и не зло, для тех, кто видит, по-разному. Ибо он, подобно жару, и ослепляет, и ласкает зрение, коих и то и другое происходит от огня. Ведь жар палит и согревает; для тех, кого он жжет, он зло, кого согревает – благо. Демоны же и осужденные не имеют никакого блага, для них было бы лучше вообще не существовать, как говорит Господь об Иуде: „Лучше было бы тому человеку не родиться“. Из этого следует, что сильно ошибаются те, кто говорит, что благо и нечто, зло и ничто суть одно и то же. Ибо одно, как я сказал, есть субстанция, другое – качество; и то, что есть нечто, через это качество может быть и благом и злом, и то, что есть ничто, не есть ни благо, ни зло. (7) Вернусь, однако, к делу. Мы сказали, что благо двойное, одно – благо воспринимающей вещи, другое – воспринятой. Однако то правильно называется благом, что рождается из того и другого и называется наслаждением. Оно воспринимается как из творений, так более всего от творца. Ибо он есть источник блага, но, поскольку это благо радости многообразно, мы назовем [его] также источником благ. Если в таком случае мы возлюбим его самого, от которого получили столько благ, то, без сомнения, достигнем всяческой добродетели, а также самой истинной нравственности.