Владимир Моисеев - Футурономия. Социум [СИ]

— Они пользуются контент-анализом?

— Не исключено. Отличие в том, как они поступают с обнаруженными фактами. Футурологи используют их для подтверждения своих прогнозов или фабрикации новых, я обращаю внимание на развитие ситуации.

— Ты так красиво сказал о том, что пропускаешь через себя потоки информации. А что это значит?

— Сажусь и тупо читаю ленты новостей, сообщения футурологов, статьи мечтателей и циников, то есть то, что обычные посетители Интернета в большом количестве выставляют в свободный доступ. Мое дело — выявлять тенденции. Собственно, это и есть контент-анализ.

— И чем же ты руководствуешься, отбирая материал?

— Только собственным чутьем. Иногда что-то кажется мне важным, иногда что-то нравится, иногда потрясает своей несуразностью. Зачем ты спрашиваешь?

— Хочу понять, почему ты выбрал себе такую работу. Почему тебя заинтересовало именно будущее?

— Я — человек загадка!

Наша способность предсказывать будущее довольно сильно преувеличена. Мы пытаемся льстить себе, когда утверждаем обратное.

Обычно двадцать лет — барьер, который невозможно или очень трудно преодолеть «силой мысли». Принято считать, что именно этот временной отрезок отделяет одно поколение от другого.

Это утверждение можно проиллюстрировать простым примером. Рассмотрим наглядную последовательность:

1897–1917–1937 — 1957–1977 — 1997.

Начнем с 1897 года. Вполне благополучный год. Чем он запомнился в истории?

Заключено Австро-русское соглашение о сохранении статус-кво на Балканах.

В Санкт-Петербурге вышел в свет первый номер журнала «Русское экономическое обозрение» под редакцией М. М. Федорова.

Состоялся первый футбольный матч и зафиксированный и анонсированный российский спортивной печатью матч футбольных команд «Санкт-Петербургского кружка любителей футбола» («Спорт») и «Василеостровского общества футболистов», последние победили со счётом 6:0.

Родился миллионный житель города Москвы.

Кто мог предсказать события 1917 года?

А в 1917 году свершилось сразу две революции.

Прошло двадцать лет. И наступил 1937-й. Многие ли в 1917 году догадывались, что вместо коммунизма их будет поджидать обострение классовой борьбы?

Да и жители 1937 года не догадывались, что через двадцать лет будет разоблачен культ личности Сталина.

В 1957 году опять заговорили о том, что «наше поколение будет жить при коммунизме». Кто предугадал, что через двадцать лет, в 1977 году, вместо коммунизма в Союзе ССР будет принята «конституция развитого социализма»?

Прошло еще двадцать лет, и наступил вполне себе капиталистический 1997 год. Кто мог предсказать в 1977 году подобное развитие событий? Разве что Амальрик.

Способны ли мы были предположить в 1997 году, каким счастьем одарит нас надвигающийся 2017-й? Мы и сейчас об этом можем только догадываться.

Назовем временной отрезок, за пределами которого предсказать изменения социальной системы невозможно, «горизонтом предсказаний». Можно представить развитие событий, когда «горизонт предсказаний» оказывается меньше двадцати лет. А вот о том, что он может быть больше, я не слышал. Если только речь не идет об очевидных экстраполяциях. Не исключено, что раньше будущее просматривалось и на сорок — пятьдесят лет и сужение «горизонта предсказаний» случилось именно в ХХ веке, когда «скорость жизни» значительно увеличилась. Причины понятны: 1. Научно-техническая революция, достижения которой стали доступны практически каждому (электричество, автомобили, радио, авиация, телевидение, компьютеры и так далее); 2. Рост населения; 3. Рост продолжительности жизни.

Но мне кажется, что барьер двадцати лет хорошо описывает и исторические события. Например, можно вспомнить Столетнюю войну. Скорее всего, и этот период состоял из последовательности трудно предсказуемых событий. Война продолжалась 116 лет (с перерывами). Строго говоря, это была скорее серия конфликтов: первый (Эдвардианская война) продолжался в 1337–1360, второй (Каролингская война) — в 1369–1389, третий (Ланкастерская война) — в 1415–1429, четвёртый — в 1429–1453. Добавим, что в 1346–1351 годах по Европе прокатилась пандемия чумы («черная смерть»), унесшая в сотни раз больше жизней, чем война, и, несомненно, повлиявшая на активность военных действий.

Не удивлюсь, если и прочие исторические события, кажущиеся нам продолжительными и цельными, в реальности окажутся последовательностями событий, не выходящими за свои «горизонты предсказаний».

Для комментатора неизбежно наступающего будущего могут быть важными три следствия существования «горизонта предсказания».

Первое следствие.Людям с разницей в возрасте в двадцать лет бывает трудно понять друг друга, даже если их жизненные обстоятельства похожи. Пресловутый синдром «отцов и детей». Иногда бывает так, что люди с похожими судьбами, получившие одно образование, придерживающиеся одинаковых политических взглядов, анализируя одни факты, приходят к прямо противоположным выводам. Чудеса. И что интересно — оба правы.

Второе следствие.Политика не играет существенной роли в формировании будущего. Политика — занятие тактическое, но никак не стратегическое. Срок действия любой политической новации никак не больше двенадцати лет. Смотри, например, историю России — Союза ССР — России в ХХ веке.

«Политика — искусство поиска проблемы, нахождения ее всюду, диагностирования ее неправильно и применения неправильных средств»? Гручо Маркс.

Третье следствие.Стратегическое предсказание, которое может оказаться достаточно полезным (не пишу — точным) как ни парадоксально это звучит, доступно только фантастике, даже не футурологии. Мы вторгаемся в сферу предчувствий, то есть, кроме аналитического мышления, нам понадобится способность удачно ткнуть пальцем, опираясь не только на разум, но и чувства. Как, например, поступил Евгений Замятин в своем романе «Мы».

Не исключено, что до 1920 года в литературе, а тем более в фантастике, не встречались произведения, в которых бы вот так, без обиняков, утверждалось, что человек по природе своей враждебен государству и обществу, особенно высокоорганизованному обществу. Политики в лепешку разбивались, пытаясь добиться того, чтобы каждый затвердил: «человек — социальное животное», «нельзя жить в обществе и быть независимым от него». А вот Замятин показал, надо сказать, вполне убедительно, что дело обстоит точно наоборот — человек и навязчиво навязываемое ему «абсолютно справедливое, бесконечно заботливое и идеально устроенное общество» — непримиримые и смертельные враги. Замятин лишает своих героев последней надежды на Утопию.