Коллектив авторов - Опыт словаря нового мышления

Это объясняется, на мой взгляд, сочетанием умного, взвешенного закона с его гибким применением. Правовое государство является отражением не только «состояния умов», но и «состояния текстов законов». Я хотел бы проиллюстрировать эти положения в двух аспектах: путем краткого изложения «состояния текстов законов» и судебной практики, типичной для «состояния умов» судей.

Что касается состояния текстов законов,я ограничился бы кратким рассмотрением вопроса о диффамации, который является, по-видимому, наиболее запутанным и часто фигурирует на судебных процессах. Однако нетрудно представить, что именно здесь чаще всего встречаются свобода журналиста и лица, ставшего объектом клеветы, истина и ложь.

Перед нами, например, газета, которая утверждает в одной из статей, что господин X., именитое лицо одного крупного города, - взяточник или что господин У., известный писатель, не является настоящим автором своих книг, поскольку он нанимает «негров» для их написания.

Очевидно, мы встречаемся здесь со случаем «диффамации», то есть с упоминанием о факте, наносящем «ущерб чести и достоинству» тех, кому он вменяется в вину. И вновь мы имеем дело с правонарушением, если налицо все другие, установленные законом условия, включая, например, и публичный характер его совершения.

Легко заметить, что на этой стадии вопрос об истине даже и не ставится. Закон ограничивается здесь констатацией того, что утверждение, наносящее ущерб чести и достоинству человека, является «диффамацией», которая наказуема как таковая. Из этого можно сделать вывод, что свобода печати мертва, поскольку для судебного преследования кого-либо достаточно установить факт нанесения ущерба чести лица или органа (судебное ведомство, армия, полиция…).

Тем не менее - и именно здесь вступает в дело «истина» - журналист имеет право доказать, что написанное им является «правдой». «Истинность очерняющих фактов, - говорится в статье 35 закона 1881 г., - всегда может быть доказанной…» И если журналист представляет такие доказательства, с него снимаются всякие обвинения.

Эту любопытную конструкцию необходимо дополнить двумя пояснениями. С одной стороны - и этот пункт наиболее труднодоступен для неофитов, - истина может быть очерняющей. Утверждение, что господин У. является дутой знаменитостью, может быть и правильно, но оно, конечно же, очерняюще, и пусть даже будет доказано, что это правда, оно тем не менее всегда останется диффамацией.

С другой стороны - и этот пункт также удивляет неофитов, - существует «право на диффамацию» в той мере, в какой существует возможность представить доказательства, что скрываемые факты подтверждаются печатью истины. Здесь явный парадокс: диффамация остается всегда правонарушением, которое может быть прощено. «Право на диффамацию», то есть право высказывать обидную истину, является свободой, связанной определенными условиями.

Бывает и так, что журналист, исходя из лучших побуждений и движимый бескорыстным желанием рассказать своим согражданам о мерзостях, совершенных другими согражданами, не может доказать истинность своих утверждений. Либо это запрещает сам закон - когда упоминаемые факты касаются личной жизни пострадавшего, когда они совершены более десяти лет назад, являются нарушением, подпавшим под амнистию или утратившим силу за давностью лет, - либо просто-напросто потому, что он искренне заблуждается.

Однако в рамках этих гипотез журналист всегда имеет возможность доказать, в частности, свою искренность, то есть что он не имел намерений нанести вред, что преследовал законную цель, что были приняты все необходимые предосторожности и что при выступлении была проявлена должная осмотрительность.

Истина и искренность - таковы линии самозащиты журналиста.

«Свобода диффамации» является, таким образом, парадоксальным результатом свободы печати в той мере, в какой ее использование вписывается в рамки ответственности. Короче говоря, журналист несет ответственность за свободу, какую он дает себе, критикуя своих сограждан.

Таково состояние текстов законов. А как же обстоят дела с состоянием умов?

Во время телевизионной передачи на тему «Почему вы пишете политические книги?» один автор представил две свои работы: «Финансы Французской коммунистической партии» и «Коммунистическая Франция». В ходе передачи оппонент автора произнес несколько явно порочащих фраз: «Я не веду дискуссий с полицией… Я считаю вас полицейским, и я повторяю это… Он сумасшедший, настоящий сумасшедший, я уже сказал вам, что вы пригласили чокнутого… Я не хочу отвечать агенту министерства внутренних дел…»

Апелляционный суд, применив судебную практику Фуайе, счел, что использованные выражения не выходят за пределы, приемлемые для политической полемики, и что оппонент был искренен. Кассационный суд отменил это постановление, подчеркнув, что «упомянутая полемика относилась к политической партии» и что «такая группировка, даже если она пользуется прерогативами, признанными за нею статьей 4 Конституции от 4 октября 1958 г., не владеет даже частью государственной власти и не может в связи с этим рассматриваться в качестве основного государственного института».

Что же вытекает из этого решения? Поучительны здесь несколько моментов. Прежде всего мы видим, как, исходя из сравнительно простых правил, вырабатывается очень хитрая казуистика, развивающая на этой основе самые неожиданные определения.

Кроме того, мы видим, что положения, установленные законом, имеют тот вес, какой им придает судья. Можно, правда, бесконечно рассуждать, и это довольно часто случается, о «приемлемых границах» политической полемики, о понятии «осторожность» при полной искренности… Однако эта неизбежная доля субъективности отсылает нас к «добродетели» судьи, без которой демократия была бы пустым звуком. Другими словами, демократия также является в конечном счете «состоянием умов».

И наконец, в сфере общей теории права можно выделить отдельные области внутри самой свободы печати или установить направления, которые сами для себя устанавливали бы относительно автономный статус: жанр полемики политической, литературной, исторической или жанр избирательной полемики…

Все это свидетельствует в конечном счете о том, что свобода печати не является и не может быть застывшей и жесткой структурой. Она осуществляется в ходе «юридической игры», что является, на мой взгляд, признаком того, что она демократична.

Таким образом, мне удалось вскрыть явный парадокс, о котором я говорил в самом начале статьи, - организация свободы печати является непременным условием ее существования.