Витторио Страда - Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Однако, несмотря на все их революционные и социалистические добродетели, даже большевики не были для Розы Люксембург достаточно революционными в проведении политики мира, а также аграрной и национальной политики; они, несомненно, шокировали ее как сторонницу демократии, но она без устали искала и находила смягчающие обстоятельства. Вполне очевидно, что она не одобряла их стремления «к миру любой ценой, лишь бы получить мгновенную передышку», что в конце концов привело их к безоговорочной капитуляции перед германским империализмом и к «иллюзии» Брестского мира. Однако, с ее точки зрения, вся «ответственность за ошибки большевиков» падала «в конечном счете» на международный пролетариат и прежде всего на «беспримерную постоянную низость немецкой социал-демократии» [103] R . Luxemburg . Die russische Tragödie, op. cit., p. 547, 554. .

Гораздо менее благожелательной была ее критика «ленинской аграрной реформы», которую она осуждала за то, что из-за нее усилилось «распыление» земли и разрослась «новая частная собственность» в явном противоречии с программой централизации и национализации промышленности, выдвинутой самим Лениным. Конечно, под лозунгом «Идите и берите землю!» большевикам удалось, с одной стороны, раздробить крупное частное землевладение, а с другой – получить от крестьян непосредственную поддержку революционному правительству, но все это должно было породить в будущем серьезнейшие препятствия для развития широкомасштабного социалистического сельского хозяйства и создать «новый мощный социальный слой противников революции в деревне» [104] R . Luxemburg . Die russische Revolution, op. cit., p. 580 – 582. .

Еще более резким, хотя и в некотором роде оправданным ее прежней позицией, было обвинение ею большевиков в «доктринерском упрямстве», выражавшемся в «уважительной, но пустой фразеологии» о «праве наций на самоопределение», которое, с точки зрения Люксембург, вело к «распаду российской государственности» и давало возможность контрреволюционной буржуазии пограничных стран внести знамя «контрреволюции во все российские бастионы резолюции» [105] Ibid., p. 583 – 585, 549. .

И уж совсем яростным (и к тому же более известным) было ее осуждение большевиков за то, что они уничтожили демократию и свободу. Она разделяла и одобряла презрительное отношение большевиков к «парламентскому кретинизму» социал-демократов, но, очевидно, большевики не разделяли ее понимания «конкретной революционной диалектики», которая «не овладевает революционной тактикой наперекор большинству, а овладевает большинством с помощью революционной тактики» [106] Ibid., p. 577. .

Роза Люксембург была оскорблена, когда поняла, что «путь» большевиков идет через роспуск Учредительного собрания, отмену свободы печати и права объединений и собраний вплоть до «общего лишения прав широчайших слоев общества». Конечно, большевики были более чем правы, используя «железный кулак», для того чтобы искоренить саботаж и подавить сопротивление всего среднего сословия, отказывая ему в политических правах и даже в средствах существования, но подобные акции могли быть санкционированы лишь как «конкретная мера во имя достижения конкретной цели» и, конечно, не должны были становиться «общим правилом на длительное время» [107] Ibid., p. 597. . С ее точки зрения (и в этом она была согласна с Каутским и меньшевиками), диктатура пролетариата означала «самую неограниченную и широчайшую демократию». Она утверждала, что «только опыт в состоянии исправить старые и открыть новые пути, что только бродящая, как на дрожжах, жизнь порождает тысячи новых форм, импровизирует, источает созидательную силу». Не удивительно, что в ее обвинительном акте против диктатуры большевиков Роза Люксембург ни разу не назвала ее «диктатурой пролетариата».

«Вместо представительных органов, избранных путем всенародных выборов, Ленин и Троцкий ввели Советы в качестве единственных органов, представляющих трудящиеся массы, но, задушив политическую жизнь во всей стране, Советы также не смогут избежать прогрессирующего паралича. Без общих выборов, свободы печати и собраний, свободной борьбы мнений в любом общественном институте жизнь затухает, становится лишь видимостью, и единственным активным элементом этой жизни остается бюрократия. Общественная жизнь постепенно погружается в спячку; управляют всего лишь несколько десятков очень энергичных и вдохновляемых безграничным идеализмом руководящих партийных деятелей. Истинное руководство находится в руках этого десятка руководителей, а рабочая элита время от времени созывается лишь для того, чтобы аплодировать выступлениям вождей и единогласно голосовать за заранее заготовленную резолюцию. Таким образом, в сущности, это власть клики; конечно же, их диктатура – это не диктатура пролетариата, а диктатура горстки политиков, то есть диктатура в буржуазном смысле, в смысле якобинского господства» [108] Ibid., p. 601. .

Действительно, политическая свобода фигурирует в числе основных предпосылок социализма. При ее отсутствии нельзя достичь того уровня политического воспитания и столь полного участия масс в политической жизни, которые необходимы для социализма, стремящегося выполнить свои «гигантские задачи». Эта свобода, утверждала Роза Люксембург, единственная и неделимая.

«Свобода только для активных сторонников правительства, только для членов партии – как бы многочисленны они ни были – это не свобода. Свобода – всегда и единственно – для тех, кто мыслит иначе» [109] Ibid., p. 599. .

Хуже того, большевики превратили тактику репрессий, вызванных суровой, ужасной действительностью России, в норму.

«Опасность начинается там, где они (большевики. – Ред .) превращают необходимость в добродетель, а потом теоретически – раз и навсегда – закрепляют эту фатально обусловленную тактику и рекомендуют ее международному пролетариату как достойную подражания».

«Бессмертной исторической заслугой большевиков» при завоевании власти Люксембург называла то, что они придали проблеме социализма «практический смысл», хотя и не сумели ее «разрешить». С точки зрения Люксембург, только европейская революция могла построить социализм, спасти русскую революцию и вылечить ее от болезней [110] Ibid., p. 606 – 607, 554. .

Отто Бауэр, знавший русский язык, был самым авторитетным теоретиком австромарксизма, внесшим определенный вклад в анализ русской революции и диктатуры большевиков. Попав в русский плен в августе 1914 года, он был выпущен после Февральской революции из лагеря в Западной Сибири благодаря вмешательству руководителей Петроградского Совета. Он приехал в Петроград в июне 1917 года и завязал дружбу с Федором Даном и Лидией Дан (у которых поселился), а также с Л. Мартовым, братом Лидии Дан, и Борисом Николаевским. Это позволило ему стать свидетелем многих важных событий в Петрограде, не говоря уже об участии в ночных дискуссиях в доме Данов, где «оборонец-революционер» Федор Дан «всю ночь работал, чтобы защищаться», как он шутливо говорил, от резких «интернационалистских» наскоков Мартова [111] Y . Bourdet . Otto Bauer et la révolution. Paris, 1968, p. 23 – 24; M . Croan . Prospects for the Soviet Dictatorship. – In: L . Labedz ( ed .). Revisionism: Essays in the History of Marxist Ideas. London, 1962, p. 284 (интервью с Лидией О. Дан в Нью-Йорке в январе 1962 года). . Возвратившись в Австрию в сентябре 1917 года, Бауэр уже 10 октября напечатал в Вене под псевдонимом Генриха Вебера свои наблюдения, озаглавленные «Русская революция и европейский пролетариат». Как в этой работе, так и в частном письме к Каутскому от 28 сентября 1917 года Бауэр резко критиковал робкий минимализм и «невозможный» коалиционизм меньшевиков, но не менее критически он был настроен и по отношению к «еще более опасному авантюризму» бесцеремонных большевиков, которые, подобно якобинцам с их слепой верой «в высшую власть гильотины», уповали на «высшую власть пулеметов». По мнению Бауэра, наиболее правильный путь между этими крайностями выбрали меньшевики-интернационалисты, которых Бауэр называл «марксистским центром», и, когда ему показалось (возможно, в связи с демократической конференцией в сентябре 1917 года), что наконец открывается перспектива «чисто демократического правительства» (это решение по вопросу о власти было предложено Мартовым), он в письме к Аксельроду определил его как «историческое событие величайшей важности, способное разрешить не только вопрос о мире, но и повлиять на будущее всего европейского пролетариата» [112] См.: О. Бауэр – К. Каутскому, 28 сентября 1917 года, K.D., II, № 500, Institute for Social History, Amsterdam. Nicolaevsky Collection, Hoover Institution: О. Бауэр – П. Аксельроду, 28 сентября 1917 года. .