Витторио Страда - Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

В целом «теория и практика» большевиков являлись «подгонкой социализма к стране, где капитализм еще молод и недостаточно развит, а пролетариат вследствие этого представляет меньшинство нации». Короче говоря, речь шла о «приспособлении социализма к российской экономической отсталости». Но при всем этом большевистский социализм был, по мнению Бауэра, обречен на неудачу. Если было «неизбежностью» то, что российский пролетариат, «победоносный, полный веры и вооруженный», должен под руководством большевиков, выражавших «его стремления и идеалы» и разделявших его «иллюзии», сокрушить власть капитала и привести Россию к социализму, то было «неизбежностью» и то, что эта «трагическая попытка», выходившая «за рамки собственных средств пролетариата», была обречена на провал. Действительно, в таких крестьянских странах, как Россия (или Франция в 1848 и 1871 годах), где классовая борьба между промышленным рабочим и буржуазным промышленником была лишь, по выражению Маркса, «частичным фактом», свержение капитализма не могло стоять в центре проблем и составлять «содержание национальной революции». Таким образом, эксперимент должен был окончиться «поражением пролетариата» [121] Weber . Die Bolschewiki und wir, S. 143 – 147. . Несомненно, что на этом начальном этапе Бауэр видел в большевиках истинных выразителей интересов российского пролетариата и, хотя его анализ предсказывал крах большевистского эксперимента, он признавал за диктатурой большевистского меньшинства законность не только в историческом, но и в марксистском плане, не говоря уже о пролетарском.

Еще острее он начал выступать против «диктатуры и террора» большевиков осенью 1919 года, когда, к его огорчению, многие стали утверждать, что «русский метод» должен быть «каноном всякой пролетарской революции» [122] O . Bauer . Karl Kautsky und der Bolschewismus. – In: «Der Kampf», XII, 11 ottobre 1919, № 28, S. 663. , в том числе и в Австрии. Уверенный в том, что большевистская «диктатура пролетариата» очень скоро войдет, если уже не вошла в конфликт с самим пролетариатом, Бауэр призвал социалистов-марксистов решительно отмежеваться от большевизма, с тем чтобы таким образом не оказаться дискредитированными его поражением, которое Бауэр считал само собой разумеющимся [123] Ibid., S. 666. . Показателем его изменившегося отношения был панегирик антибольшевику Каутскому за то, что тот оказал «неоценимую услугу революционному социализму», приняв на себя руководство борьбой против большевизма и опубликовав один за другим «блестящие политические труды», в особенности великолепную книгу «Терроризм и коммунизм», которую Бауэр рекомендовал всем как настольную [124] Ibid., S. 663, 667. .

Бауэр закончил свой последний труд по исследованию большевистской революции – «Большевизм или социал-демократия?», который Каутский назвал «классическим произведением социалистической литературы» [125] K . Kautsky . Eine Schrift über den Bolschewismus. – In: «Der Kampf», XIII, 13. Juli 1920, № 7, S. 265. , в апреле 1920 года, то есть в период, когда большевистский строй, вопреки предсказаниям явно сохранявший власть, тем не менее стал терять доверие, по крайней мере у марксистов-«центристов», в его притязаниях на подлинную «диктатуру пролетариата». Труд Бауэра носил преднамеренно теоретический характер и был понятен скорее марксистской интеллигенции, читавшей журнал «Кампф», чем рабочей аудитории венской «Арбайтерцайтунг», которая, как писал Бауэр Каутскому, «страстно сопротивлялась» какой бы то ни было критике большевистского режима и в лучшем случае соглашалась, что методы большевиков были производным от российских условий и мало подходили к «нашим условиям». Сказать нечто большее на страницах «Арбайтерцайтунг» значило бы «вызвать раскол в партии» [126] Institute for Social History, Amsterdam: K.D., II, № 513: О. Бауэр – К. Каутскому, 29 марта 1920 года. .

Пытаясь определить «историческое место русской революции», Бауэр проводил аналогию между ходом русской революции в период между 1917 и 1920 годами и Великой французской революции между 1789 и 1793 годами. Обе они были «буржуазными» и проводились при поддержке крестьян, восставших против феодалов; обе привели к «диктатуре города над деревней, добившись сначала перевеса в городе самого многочисленного и самого революционного класса – городского плебса, а затем установив диктатуру этого городского плебса во всей стране». Однако в то время, как парижские санкюлоты были «мастера и ремесленники на маленьких заводах окраин Парижа» и, следовательно, не имели возможности вырваться «за рамки мелкой буржуазии», русские большевики представляли «пролетариев крупной современной и очень концентрированной промышленности». Завоевание власти этим пролетариатом волей обстоятельств породило «пролетарскую диктатуру», и поэтому он немедленно превратил российскую буржуазную революцию, направленную против феодализма, в революцию пролетарскую, которая уничтожила капитализм. Превращение буржуазной революции в пролетарскую, если верить Бауэру, уже было предсказано Марксом и Энгельсом накануне буржуазной революции 1848 года в Германии, которая, по их диагнозу, явилась «прологом» пролетарской революции. Бауэр довел эту аналогию до следующего вывода: «То, что Маркс и Энгельс надеялись увидеть в Германии, теперь стало явью в России. Ход русской революции свидетельствует о гениальности Марксовой концепции 1848 года» [127] O . Bauer . Bolschewismus oder Sozialdemokratie? Wien, 1921, S. 64 – 65; а также: N . Leser . Zwischen Reformismus und Bolschewismus. Wien, 1968, S. 128 – 129. .

Выявив таким образом «историческое место» большевистской диктатуры пролетариата и подкрепив это ссылкой на Маркса, Бауэр так определял ее судьбу. Большевистская диктатура, утверждал Бауэр, оказалась возможной в России, которую царский деспотизм держал в состоянии «культурного варварства», лишь потому, что Советская власть позволила восставшим крестьянам захватить помещичьи земли и тем самым удержала их от союза с терроризированной буржуазией, поставленной вне закона. К тому же бескультурье (Kulturlosigkeit) и апатия крестьян помогли большевикам более или менее скрытно лишить их гражданских прав и, стало быть, отстранить от власти [128] См.: O . Bauer . Bolschewismus oder Sozialdemokratie?, op. cit., S. 33, 47 – 49. .

Однако к концу революции и сам пролетариат оказался не в лучшем положении. В то время как первый этап русской революции характеризовался, по Бауэру, такой степенью «творческой активности» пролетарских масс, что «государственная советская власть оставалась лишь исполнительным органом рабочего класса, а ее диктатура – действительно диктатурой пролетариата», то начиная со второй половины 1918 года отношения между Советским государством и победившим пролетариатом изменились глубоко и решительно, подавив все революционные начала. С этого момента и далее огромный и мощный советский государственный аппарат, в котором основные посты были заняты одной-двумя сотнями тысяч членов партии, столкнулся с количественно уменьшившимся, ослабленным и подавленным рабочим классом и навязал ему свою волю. Большевистская диктатура пролетариата превратилась, таким образом, в «диктатуру пролетарской идеи», олицетворявшейся «весьма незначительным меньшинством» – партией, которая стала распоряжаться всеми классами общества. Русский социализм выродился «в деспотический социализм», в котором государство сохраняло за собой контроль над социализированными средствами и процессами производства, над распределением и рабочей силой, навязывало всей стране собственную организацию и свои методы планирования. Ответственность за этот печальный результат несут не столько большевики, сколько тогдашняя культурная отсталость России: