Герберт Харт - Понятие права

Однако, как и со всяким другим правилом, тот факт, что правило о парламентском суверенитете определено в этом отношении, не означает, что оно таково во всех отношениях. По поводу него могут возникнуть вопросы, на которые к настоящему времени нет ответа, который был бы явно правильным или неправильным. Эти вопросы могут быть разрешены лишь посредством выбора, сделанного кем-то, авторитетность чьего выбора по этому поводу окончательно установлена. Такие неопределенности в правиле парламентского суверенитета проявляются следующим образом. Настоящим правилом признается, что парламент не может безусловно изъять статутом какой-либо предмет из сферы действия будущего парламентского законодательства; но может быть проведено различие между указом, просто предписывающим, что делать, и указом, который, оставляя пока парламенту свободу законодательствовать по любому вопросу, предписывает «способ и форму» законодательства. Последнее может, например, требовать, чтобы по определенным вопросам ни одно законодательство не имело силы, если оно не принято большинством из двух палат, заседающих вместе, или если оно не утверждено плебисцитом. Оно может «укрепить» такое положение условием, что это положение само по себе может быть отменено только в результате такого же особого процесса. Такое частичное изменение в законодательном процессе вполне может быть совместимо с существующим правилом, что парламент не может беспрекословно ограничить своих преемников, ибо то, что он делает, не столько ограничивает (bind) преемников, сколько избавляет их от зависимости в отношении (quoad) определенных вопросов и передает их законодательные полномочия по поводу этих вопросов новому особому органу. Так что можно сказать, что в отношении этих специальных вопросов парламент не «ограничил» или «сковал» парламент или уменьшил его непрерывное всемогущество, — а «переопределил» парламент и то, что необходимо делать, чтобы законодательствовать [75].

Ясно, что если бы этот механизм был валидным, парламент смог бы достичь при его посредстве во многом тех самых результатов, что нынешняя доктрина о том, что он не властен ограничивать в чем-либо своих преемников, как кажется, делает недоступными его власти. Ибо хотя действительно разница между ограничением области, в которой парламент может законодательствовать, и просто изменением способа и формы законодательной деятельности достаточно ясна в некоторых случаях, в действительности эти две категории незаметно переходят друг в друга. Статут, который, зафиксировав размеры минимальной заработной платы для инженеров, обеспечил то, что ни один билль, касающийся платы инженерам, не должен иметь эффекта в качестве закона, если не подтвержден резолюцией Союза инженеров, и продолжал укреплять это положение, — может в действительности обеспечивать все то, что на практике можно было бы сделать с помощью статута, который зафиксировал бы заработную плату «навсегда» и, следовательно, жестко запретил бы полностью свою отмену. Тем не менее, можно привести аргумент, имеющий, как признали бы юристы, некоторую силу, чтобы показать, что хотя последний был бы недействителен при существующем правиле непрерывного парламентского суверенитета, — первый не был бы таковым. Шаги аргумента состоят в последовательности утверждений о том, что может делать парламент, каждое последующее из которых внушало бы все меньшее доверие, чем предыдущее, хотя и имело бы с ним некоторое сходство. Ни одно из них не может быть отвергнуто как неправильное или принято в уверенности, что оно правильно, ибо мы находимся в области открытой структуры наиболее фундаментального правила системы. Здесь в любой момент может возникнуть вопрос, на который не существует одного ответа — лишь ответы.

Таким образом, можно было бы признать, что парламент может необратимо изменить существующий состав парламента, полностью упразднив палату лордов и заходя, тем самым, дальше парламентских актов 1911 г. и 1949 г., которые обходились без согласия этой палаты и которые некоторые авторитеты предпочитают интерпретировать просто как могущую быть отозванной передачу некоторых парламентских полномочий королеве и палате общин [76]. Также может быть признано, что, как утверждает Дайси [24] The Law and Constitution (10th edn.), p. 68 n. , парламент может полностью себя разрушить актом, объявляющим его полномочия завершенными, и отменяющим законодательство, обеспечивающее избрание будущих парламентов. В этом случае парламент может валидно сопровождать это законодательное самоубийство актом передачи всех своих полномочий другому лицу, скажем, Манчестерской корпорации. Если он может сделать это, не может ли он, юридически действительным образом, сделать нечто меньшее [77]? Не может ли он пресечь свои полномочия законодательствовать по определенным вопросам и передать их новой сложной сущности, включающей в себя и некоторое добавочное лицо? На этом основании не может ли раздел 4 Вестминстерского статута, обеспечивающий согласие доминиона с любым законодательством, касающимся его него, уже в действительности сделать это в отношении полномочий парламента законодательствовать для доминиона? Утверждение о том, что это может быть валидным образом отменено без согласия этого доминиона, не только может быть, как сказал лорд Сэнки, «теорией», которая «не имеет отношения к действительности». Оно может быть плохой теорией — или, по крайней мере, не лучшей, чем противоположная ей. Наконец, если парламент может быть реконструирован такими способами посредством собственного акта, почему он не может реконструировать себя, обеспечивая, чтобы Союз инженеров был необходимым элементом, чье согласие требуется для определенных видов законодательства?

Вполне может оказаться, что некоторые из спорных высказываний, которые конституируют сомнительные, однако не очевидно ошибочные шаги этого аргумента, будут подтверждены или отброшены судом, созванным для решения этого вопроса. Тогда мы будем иметь ответ на вопросы, которые они вызывают, и этот ответ в течение всего времени существования системы будет иметь уникальный авторитетный статус среди ответов, которые только могут быть даны. Суды сделают в этом смысле определенным высшее правило, посредством которого идентифицируется валидный закон. Здесь высказывание «конституция — это то, что судьи называют таковой» не означает просто, что частные решения верховных трибуналов не могут быть оспорены. На первый взгляд, зрелище кажется парадоксальным: суды, проявляющие творческие полномочия, устанавливают высшие критерии, посредством которых валидность тех самых законов, который дает им юрисдикцию как судам, сама должна быть проверена. Как может конституция дать кому-то право сказать, что такое конституция? Но парадокс исчезает, если мы вспомним, что, хотя каждое правило может быть сомнительным в некоторых пунктах, необходимым условием существования правовой системы является в действительности то, что не каждое правило подвергается сомнению по всем пунктам. Возможность судов, имеющих авторитетную власть в любое данное время, решать эти ограничивающие вопросы, касающиеся высших критериев валидности, зависит лишь от того факта, что в это время (когда они имеют авторитетную власть) применение этих критериев к широкой сфере права, включающей правила, которые придают эту власть, не вызывает сомнений, хотя точная сфера их действий и границы вызывают эти сомнения.