Наталья Ройтберг - В поисках Другого

Суть дискурса, по Левинасу, — это вопросно-ответная ситуация, «приводящая к установлению асимметричного коммуницирования между «Я» и «Другим».

Требование познать и постичь Другого осуществляется посредством интерпелляции — обращения с вопросом, призывом. При этом обращение измеряется избытком разговорного языка по отношению к языку письменному. По Левинасу, письменность вторична, как «прошлое разговорного слова», поскольку «присутствие говорящего доказывает направленность движения от письменного к произносимому слову. Фонетическая сторона вносит в диалог личностный момент, сотворяемый в плоскости ipso facto (сам делаю), учреждает разную степень „означенности артикуляции“, определяющую нереверсивность отношений» [цит. по: там же, с. 1098]. Язык — это «средостение» Я и Ты: «Способ разрушить форму, адекватную Самотождественному, чтобы предстать Другим, значит иметь смысл, означать. Представить себя, означив, значит говорить» [45, с. 100].

Самотождественное Я в речи выходит за собственные пределы и становится причастным трансцендентному Другому: «Язык является открытием Другого, он устанавливает отношение, не сводимое к субъективно-объективному отношению. Именно в этом раскрытии язык как система знаков, только и может конституироваться» [там же, с. 106].

Следовательно, мы имеем дело с особого рода отношением («Говорить по направлению к Другому предшествует любой онтологии. Оно — наивысшая форма отношения, существующего в бытии. Отношение по ту сторону вещей есть отношение речи» [там же, с. 85]). Само общение Левинас называет «этикой», а задачу деятельности языка усматривает во взаимодействии с тем, что «в своей наготе лишено всякой формы, но имеет смысл само по себе», т.е. с лицом [там же, с. 107].

Говорение — это «принятие Другого прямо, в лицо, осуществленное „я“», а отношение лицом-к-лицу — наивысшее отношение именно в силу влияния «высоты Лика». Словесное общение связывает нас с трансцендентным, с Б-гопричастностью лица Другого: «этическая неприкосновенность», «святость» Другого призывает к ответственности («Я предстаю перед вопрошанием Другого, и неотложность ответа делает меня способным на ответственность; становясь ответственным, я обретаю высшую реальность» [там же, с. 191]).

Другой «имманентен» слову, языку: «смысл — это лицо Другого, и любое обращение к слову происходит уже внутри свойственного языку изначального отношения лицом-к-лицу», только Лицо «дает начало подлинному словесному общению, и первым словом является обязательство» [там же, с. 204].

Этос словесного общения фундирован богоявленностью Лика, а, значит, и образом мышления Мессии: «Богоявление Лика в полной мере — язык» [110, с. 301], «язык есть справедливость», «слово зарождается в мире, в котором надлежит помогать и давать» [45, с. 218].

Уникальность философии Левинаса состоит в преодолении феноменологии, равно как и онтологии, и в создании совершенно оригинальной концепции «феноменологии диалога», в которой имеют место определенного рода парадоксы в виде некоторых положений левинасовской философии. В качестве таковых можно выделить следующие.

Первый парадокс: ответственность как предшествующая свободе чистая пассивность. Объяснимся: в качестве «первой философии» Левинас постулирует этику как «этику по ту сторону этики», как «духовную оптику», постулируя тем самым абсолютную первичность этического отношения. Приоритет этики обуславливает предшествование ответственности свободе, интенциональности. По Левинасу, ответственность — это «предшествующая свободе чистая пассивность». Он помещает субъективность субъекта в поле радикальной пассивности: праизначальный субъект «пассивнее самой пассивности».

Здесь послушание предшествует повелению, но это не рабство, а «сыновняя пассивность», которая не что иное как результат «избранничества Благом» («благодаря Благу долг ответственности не является насилием. Кроме того, пассивность проступает в уязвимости — в чувствительности по эту сторону всякой воли и всякого поступка.

Эта уязвимость как «предначальная восприимчивость» делает невозможными независимость, самотождественность и отмену ответственности за других.

Еще один парадокс: асимметрия интерсубъективных отношений как Инаковость.

В отличие от М. Бубера, для которого отношения Я-Ты симметричны, Левинас утверждает нереверсивность отношений интериорной и экстериорной сфер, т.е. «Самости» и «Другого», через принципиальную «другость» последнего: каждый Другой уникален, «другой обладает инаковостью как качеством». Другой это всегда то, что не есть я сам. Парадоксально то, что «другой в качестве «иного» существует в измерении «высоты и унижения — блистательного унижения: он имеет облик бедняка, вдовы, сироты, но одновременно и лик господина, призванного жаловать мне свободу и подтверждать ее».

Этот парадокс можно объяснить тем, что Другой метафизичен, причастен сфере выси, его лицо обладает Б-гопричастностью. Другой не трансцендентален, но трансцендентен.

И, наконец, — ан-архия как основа ответственности и Бесконечного. По Левинасу, ответственность темпорально не ограничена, поскольку обязанность быть ответственным не имеет начала. Ответственность без-начальна, т.е. ан-архична. Поэтому Другой, который взывает к ответственности и пролагает путь к Бесконечному, характеризуется категориями Лика и Следа, где Лик — «след абсолютно минувшего», а след — «пропуск в прошлое Другого». В лице Другого просвечивает богоявленность Лика, и этот Лик обнаруживает себя только через След.

С другой стороны, Левинас «дискредитирует» прошлое и текучесть времени, полагая динамизм «Я» в «присутствии настоящего» и «требовании неокончательного».

Но абсолютная инаковость мгновения возможна лишь в контексте связи с Другим и в контексте пророчества как «открытия времени». Время становится осмысленным в свете ответственности: «исходя из нравственного отношения к Другому, я предвижу временность, где прошлое и будущее обретут собственное значение». Таким образом, посредством Пассивности (не рабство, но сыновняя пассивность); Инаковости (Другой есть принципиально другой; вдова, пришлец и сирота, и вместе с тем — господин); Ан-архии (безначальность ответственности; Лик и След как явленность Блага, не выводимые ни из какой длительности; пророчество как «открытие времени») Э. Левинас утверждает мессианскую эсхатологию — выбор судьбы Мессии в противовес судьбе Гегеза; «изгнание из себя» и принятие ответственности, которая детерминируется никогда не опредмечиваемой ценностью — Б-гом, и именно в этом кроется разгадка данных «парадоксов».