Эдвард Бэнфилд - Моральные основы отсталого общества

Можно без преувеличения сказать, что большинство жителей Монтеграно не имеют никаких моральных принципов, за исключением тех, что требуют от них служения семье [59]. Крестьянин удерживается от дурного поступка, потому что боится закона и осуждения со стороны земляков, а не потому, что так ему велят набожность, совесть или страх посмертного воздаяния. Собственно, слова «хорошо» и «плохо» вообще редко связаны в Монтеграно с моральной оценкой. «Поступить плохо» обычно означает «сделать что-то, ведущее к наказанию или не счастью». Когда говорят, что некий поступок «лучше» другого, имеют в виду, что он всего лишь более целесообразен. Так, один крестьянин говорит, что поносить святых лучше, чем красть, «потому что Бог всех прощает, а за кражу можно предстать перед законом, от которого прощения не жди». Другой объясняет, что прелюбодей лучше вора, поскольку, «если ловят прелюбодея, его просто колотят, а если ловят вора, его сажают в тюрьму». С крестьянской точки зрения, «лучше» тот человек, у которого «лучше» поступки, а поступки тем «лучше», чем больше от них пользы.

Отличие моральной оценки от любой другой – в том, что она опирается на обязательные для соблюдения правила. А обязательны для соблюдения те правила, которые так или иначе связаны с неким сакральным началом. Поскольку они сакральны, их нарушение вызывает чувство вины. Но для большинства жителей Монтеграно ничто не свято, поэтому они не считают себя ни к чему обязанными и не испытывают чувства вины. Как выразился один из монтегранских священников:

Большинство у нас даже не задумывается о возможности дать оценку своим поступкам. Эти люди считают нравственным то, что делает большинство или что не противозаконно, потому что они не верят в жизнь духа и наказание после смерти.

Значение всего этого для политической жизни очевидно. Государство существует для того, чтобы заставлять людей хорошо себя вести. Правящий режим заслуживает уважения, если он очень силен и решительно использует свою силу, чтобы обеспечивать повиновение граждан и поддерживать законность и порядок. Режим, который использует свою силу только для поддержания законности, а не для эксплуатации собственных граждан, может возникнуть лишь в случае, если богатые и сильные вздумают приобщиться к добродетелям милосердия и справедливости. Такое случается не часто, и от простых граждан возникновение такого режима никак не зависит; как и все прочие хорошие вещи, хорошая власть даруется судьбой, а не создается ценой трудов, сосредоточенных усилий и жертв.

Можно было бы ожидать, что в обществе, члены которого настолько поглощены собственным interesse и при этом ничуть не связаны чувством долга перед родными, соседями и земляками, война всех против всех выльется в разгул насилия. Но жители Монтеграно достаточно законопослушны. В 1954 году в коммуне не было ни убийств, ни похищений, ни изнасилований. Были отмечены 24 кражи и 15 случаев оскорбления действием и побоев. Двое были арестованы за пьянство и двое – за распространение клеветы, 29 человек были обвинены в нарушении границ частной собственности, 7 – в незаконном выпасе скота [60]. Возможности извлечения выгоды насильственными, противозаконными и нечестными методами резко ограничены в силу двух местных особенностей. Первая – строгий силовой контроль за соблюдением законности. В коммуне нет такого места, откуда нельзя было бы при необходимости докричаться до вооруженных карабинеров, которые по двое патрулируют ее территорию; за то, что ты срубил чужое дерево, можно получить полгода тюрьмы. Вторая – опасность мести со стороны тех, кто сочтет себя пострадавшим. В таком маленьком и изолированном от мира селении невозможно долго избегать встречи с врагом. Были времена, когда обиженная сторона могла осуществить месть втайне от обидчика – с помощью колдовства. В наши дни иметь врага не так опасно, так как в дурной глаз и ведьм почти никто уже не верит [61]. Но у недругов по-прежнему остаются способы мстить исподтишка. Например, у Прато был враг, который ночами пробирался на его участок и рубил молодые фруктовые деревья. Предотвратить урон в таких случаях невозможно. Не существует защиты и от сплетен. Если, к примеру, враг начнет распускать слухи про Марию, для Прато это будет полной катастрофой. В таких условиях люди стараются не наживать себе врагов. Иметь их – тоже непозволительная роскошь.

Тщеславие, то есть желание нравиться и вызывать восхищение, – тоже фактор, сдерживающий агрессию, но куда менее важный, чем уже названные. Попасться на краже стыдно (или, скорее, неловко перед людьми), однако риск испытать стыд – ерунда по сравнению с риском того, что тебя отправят в тюрьму или как следует поколотят. Людям нравится, когда о них думают хорошо. («Моя жена, когда мы можем себе это позволить, раздает еду людям, которым нечего есть, потому что на следующий день очень приятно видеть, как мимо твоего дома проходит человек, которого ты вчера накормил, и знать, что он думает про себя: „Здесь живет человек, который мне помог“».) Но в восприятии большинства удовольствие от хорошего мнения окружающих не перевешивает выгод, которые можно, ничем не рискуя, получить хитростью и другими нечестными способами. Иными словами, желание хорошо выглядеть в глазах других – это в данном случае не основной, а дополнительный сдерживающий фактор [62].

Механизм возникновения этоса аморального фамилизма сложен и состоит из множества взаимодополняющих элементов. Важнейшее место среди них занимают ужасающая бедность региона и униженное положение всех тех, кто занят физическим трудом, подробно рассмотренные в третьей и четвертой главах; это, так сказать, каркас всей системы причин. Но при этом велика роль и других ее элементов.

Один из них – также, судя по всему, принципиально важный – это всепроникающий страх преждевременной смерти. Как уже было показано ранее, жители Монтеграно с чрезвычайной тревогой смотрят в будущее. Особенно сильно они боятся, что заболеют и умрут, оставив детей «на улице», или что заболеют и умрут их дети. Из шестнадцати жителей Монтеграно, прошедших ТАТ, пятнадцать рассказывали о внезапной смерти ребенка или кого-то из родителей. Всего таких историй было 45. Подобная одержимость этой темой необычна – из десяти прошедших тестирование крестьян с севера Италии лишь двое рассказали (по одной истории) о внезапной естественной смерти, а из тридцати канзасцев она фигурировала у двенадцати человек (на которых приходится шестнадцать таких историй).