Сергей Морозов - Цивилизация, машины, специалисты. Человейник. Инсектоиды

Число формальных проявлений гуманизма достигает максимума развития своих форм к тому моменту, когда общественная биологическая база гуманизма (его содержание) оказывается исчерпанной; в результате он повисает в воздухе, что и приводит к бесчеловечному обществу, в котором провозглашается, более, зверски навязывается гуманистическая идеология. Так получается совпадение, что когда много и официально говорят о гуманизме, то к человеку относятся хуже, чем к скотине. Что дает повод говорить собственно о гуманизме как об обманной идее, что, конечно, не верно.

При формальной ценности человеческой жизни ее реальная ценность падает, жизнь начинает цениться все меньше и меньше, и в конце уступает по ценности чистой идее стандарта этой жизни. И далее — утилизация людей нестандартных и ненужных для единой машинной системы.

Первая причина падения ценности человеческой жизни — потеря в массе УИ. Гуманизм сцеплен с общем интеллектом; если в УИ выбиваются детали — гуманизм не будет восприниматься. Вторая причина — чем выше собственно интеллект, тем автоматически выше уровень сочувствия-эмпатии. (Сцепление происходит через способность к абстрагированию: кто хорошо абстрагируется от вещей, у того высокий уровень абстрагирования; а у кого высокий уровень абстрагирования — те абстрагируют наблюдаемые страдания других людей, в том числе на себя.) Поэтому высокоразвитым народам очень трудно уничтожать низкоразвитые. Уничтожают, конечно, но никогда в этом не признаются, даже себе. Индейцев восстановили, да. Ещё технологию создали — проблему выносить за кадр, чтобы не травмировать обывателей.

На самом деле с тем, как деградирует человек, с тем, как он утрачивает человеческое, то человеческого в нем становится всё меньше. И поскольку это так, то и цена уменьшенного человеческого уменьшается. Люди теряют качества. Людям свойственно уходить в сторону от негатива, и формой такого ухода, заглушкой негатива выступают все более и более — параллельно деградации — заглушающие вопли о ценности человеческой жизни. Еще одно психопатическое проявление — одиночные акты совершенно неоправданного гуманизма к преступникам; это разные средства компенсации одного и того же.

Уровень эмпатии растет параллельно с уровнем интеллекта; потому что в общем растет способность к абстрагированию, и в рамках этой способности — часто неизбежная способность переносить чужие страдания на себя, наблюдателя. Людей перестали есть, хотя это не практично — первое следствие. Сначала интеллекта для реального гуманизма ещё не достаточно; в конце его уже не достаточно. Выходит так, что реальный гуманизм имеет пик, примерно на 2/3 — ¾ истории культуры-цивилизации. В отличие от формального гуманизма, который только растет. (Например, пик гуманности в европейских войнах — вторая половина XVIII века.)

Для эмпатии-сочувствия нужны все виды интеллекта, т. е. универсальный интеллект. Нужно сначала распознать состояние другого человека, потом должно включиться абстрагирование, потом возникнуть состояние восприятия. Но универсальный интеллект в цивилизации исчезает. И вместе с ним исчезают способности к эмпатии сочувствию. То, что поздние цивилизации равнодушны к людям — это общее место; но кричат о гуманизме больше других.

Формализм побеждает — формально ценность жизни взлетает до небес, но реально она начинает стремиться к нулю. Конфликт решается путем вытеснения негативной информации из сознания.

Люди становятся слишком дороги и слишком дешевы одновременно. Социальная система навязывает к человеку множество наценок; и именно из-за этих наценок люди и оказываются дороги. Но поскольку из-за наценок возможность их использовать падает, их востребованность падает, и люди одновременно становятся слишком дешевы, поскольку не нужны.

Человек ко всему привыкает. Человек постоянно абстрагирует реальность, волей-неволей, и выводит среднее, которое и становится нормой. Деградирует собственно норма. Нормы того, что считается положительным, то же самое — нормы положительных вещей все время снижают уровень, потому что по множеству причин обесцениваются. Например, торговцы зрелищами пытаются спекулировать на остатках эмпатии, в результате этот остаток крайне быстро заканчивается, потому что мера страдания в зрелищах должна постоянно расти. Она и растет, в результате нормой становится минимальный уровень эмпатии, иначе будет постоянный психоз на её почве.

Машина — это средство. Человек — вроде бы цель. Но реально человек, вернее, большинство людей, оказываются не целью. А только средством. Средства используются. И для использования подвергаются трансформациям с целью оптимизации.

Не обязательно быть рабом чьим-то. Можно быть рабом обстоятельств, например, можно быть рабом собственного земледельческого процесса. По сути — средством для поддержания этого земледельческого процесса. Или средством для поддержания цивилизационного процесса, который сам по себе инерция угасшей культуры.

Борьба идет за то, кто будет машиной и средством, а кто хозяином и целью. Например, живая нация использует государство — набор структур — как машину. (Речь не идет о захвате государства группой лиц). Но когда нация превращается в массу, масса оказывается не в состоянии использовать государство — набор структур — как средство, и тогда набор структур становится целью, хозяином, а масса — средством, машиной для государства.

Дрессировка — это процесс прошивки программы. Под дрессировкой понимается задание культурных норм через дискомфорт, чаще всего через боль.

Под воспитанием обычно понимается задание культурных норм через объяснение. Если не понимают через объяснение — смотреть пункт дрессировка. Для воспитания нужен относительно высокий интеллект и воспитателя, и воспитуемого. И нужно их взаимопонимание через универсальный интеллект. А если такового интеллекта уже нет, то опять только дрессировка.

Дрессировка годится только для прошивки простых задач. Поэтому сложные эффективные системы на дрессировке не построить, они в дрессировку упрутся как в потолок.

Выходит так, что невозможность воспитания ведет к дрессировке, а поскольку дрессировка — процесс машинный, то ведет к машинизации, причем на довольно низком уровне.

Машина подлежит дрессировке. Человек — воспитанию. Машина в человеке тоже подлежит дрессировке. Если перепутать — возникнет очень серьезное непонимание. В позднем необществе непонимания путаница постоянна.

Есть люди-зверушки, которые не понимают воспитание, и которых можно только дрессировать.

Воспитание (в данном случае — через объяснение) возможно только в том случае, если есть общее понимание, а для понимания нужен универсальный интеллект. Получается так, что людей с разным, специальным интеллектом воспитывать невозможно по причине взаимонепонимания, в результате единственным возможным воздействием оказывается дрессировка. Что приводит или к невозможности привить культурные нормы, или к озлоблению дрессируемых, а чаще к обоим результатам.