Сергей Морозов - Цивилизация, машины, специалисты. Человейник. Инсектоиды

Цивилизация обладает всеми свойствами машины: она имеет точкой притяжения эффективность, и для этого происходят оптимизация, унификация, стандартизация и т. д.

В современном обществе это отчуждение становится почти всеобъемлющим. Оно пронизывает отношение человека к его труду, к предметам, которыми он пользуется, распространяется на государство, на окружающих людей, на него самого. Современный человек своими руками создал целый мир доселе не виданных вещей. Чтобы управлять механизмом созданной им техники, он построил сложнейший социальный механизм. Но вышло так, что это его творение стоит теперь над ним и подавляет его. Он чувствует себя уже не творцом и господином, а лишь слугою вылепленного им голема. И чем более могущественны и грандиозны развязанные им силы, тем более слабым созданием ощущает себя он — человек. Ему противостоят его же собственные силы, воплощенные в созданных им вещах, силы, отныне отчужденные от него. Он попал под власть своего создания и больше не властен над самим собой. Он сотворил себе кумир — золотого тельца — и говорит: «Вот ваши боги, что вывели вас из Египта»…

Поддержка раздельных формаций вроде сословий и классов более энергозатратна, чем поддержка одной равномерной субстанции. Нация для этой задачи должна обладать энергией; эта энергия должна быть в ее представителях, которые, в свою очередь, для этого должны быть здоровы. Поддержка национальных формаций окупается в долгосрочной перспективе и не окупается в краткосрочной. Если ориентироваться на долгосрочную перспективу, то до нее можно просто не дожить, поскольку уничтожат победители в краткосрочной перспективе.

Каждый раз, когда не хватает энергии, что-то упраздняется.

Процесс превращения в массу — это процесс перехода к однородности: что вверху — то и внизу, что снаружи — то и внутри, что в начале — то и в конце.

То, что было функционально в старой, долгосрочной, сложной системе, становится нефункциональным в новой, упрощенной системе. С тем, как цивилизационная система, а с нею все ее подсистемы упрощаются, сокращается все большее число деталей. И этот процесс сокращения идет постоянно после того, как цивилизация прошла свою вершину.

Весь этот процесс сокращения деталей идет как инерционный, и по сути является работой одной большой цивилизационной машины.

Готтентотская мораль: общей морали еще нет. Поздняя цивилизационная мораль: общей морали уже нет. Круг замыкается. Что в начале — то и в конце. В здоровом сообществе есть закон и мораль. Они выполняют разные задачи. Поздние люди перестают понимать, зачем такая сложная структура нужна им — уже ставшим простыми и одномерными людям. Чем меньше разного рода инструкций — тем проще, и тем проще вбить их в головы. В поздней цивилизации мораль превращается в закон, в структуру. Но по своей природе мораль содержит свободы и структуры в соотношении, и если мораль превращена в структуру — значит морали больше нет, есть только закон.

У скотины морали нет. Когда мораль утрачивается, действия, называемые ранее аморальными, называются «хитростью». И рассматриваются некоторое время положительно — насколько еще могут рассматриваться вне готтентотской морали. Далее абстрагирование сокращается и затем отменяется, и понятия положительности-отрицательности уступают место готтентотской конкретике.

Добро и зло в машинных координатах — это лишние измерения, мешающие функционированию. Избавление от них происходит в любом случае.

Задача формализации всего стоит постоянно, поскольку машины и человекомашины не понимают неформализованные данные. От этого — резкий перекос от содержаний к формам везде и во всем. Данные или формализуются, или упраздняются. Формализация добра и зла возможна только на самом низком уровне, вроде «не причиняй страданий». Но ведет это к дальнейшей формализации, еще и мышления, поскольку не понятно, как это страданий можно не причинять. Варианты «буддизмов» придумываются последними людьми наций. Вместе с этими людьми утрачиваются и их идеи — уровня понимания массы для них недостаточно.

Общество имеет общие представления о добре-зле, чести, морали и т. д. У общества есть общие интересы и взаимоподдержка в борьбе за эти интересы — обязательно. Но общие представления тоже обязательны.

Возможны ли эти общие представления без религии? В крайнем случае — без квази-религии, вроде коммунизма? И похоже так, что без религии общие представления невозможны. И, конечно, это должна быть настоящая религия в плане настоящего ответа на все эти вопросы, а не набор формальных ритуалов. Пусть религия не является, может не являться несущей конструкцией — но как связывающая конструкция она необходима.

Религии начинают рушиться не тогда, когда в церкви приходят погромщики. Первый шаг к разрушению религии всегда делает церковь — тем, что ставит религиозную норму на место нормы закона, и заменяет моральное наказание юридическим наказанием. Второй шаг — церковь-религия не дает моральной оценки событий. Третий — церковь-религия оправдывает вещи, которые не должна была оправдывать согласно своим же правилам. Церковь — это ведь тоже люди, и эти люди подвержены всем негативным цивилизационным тенденциям.

Необщество постоянно находится в состоянии «по форме верно, по сути издевательство» . И в вопросах закона, и религии, и морали.

Суть утрачена, потому что необщество; и поскольку суть утрачена, то из всего получается издевательство. Форму задают те, у кого сила; её, конечно, может задавать кто угодно. Но победит тот, у кого сила. По форме можно доказать что угодно; на самом деле «доказать» в этом случае — это тоже лукавство, это просто признать доказанным силовыми методами. Но даже люди массы могут видеть самые явные натяжки. Они могут официально одобрять что угодно, но относятся к этому скептически, как одному из мелких издевательств. Типичный пример — поздняя политика одобрения в СССР. И эти одобрения будут снова и снова требоваться от масс, и массы каждый раз будут «одобрять» — на все более и более примитивном уровне.

Если необщество всё равно есть, то ему лучше снизить число слов во избежание конфликтов, которые происходят из-за непонимания слов, и ограничиться цифрами-ценниками.

Большая цивилизационная машина ориентирована оставить от всего только мертвые формы — и от морали, и от церкви. Церковь в живом виде несовместима с машиной. У машины два варианта — война с церковью, или выхолащивание в церкви всего живого.

Опасность для машины состоит в том, что церковь может что-то заявить. И нужно, чтобы церковь ничего не заявила. Конечно, на совсем поздних стадиях это совершенно не опасно — и церковь ничего не заявит, а если вдруг заявит — слушать все равно никто не будет.