Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Разное отношение России и Америки к Европе поэтому проявляется в том, что Россия, даже пытаясь расколоть Европу, может ее только объединить. Однако американская оккупация однозначно ведет к расколу, поскольку апеллирует к низшим слоям европейцев (sub-Europeans), отсталому михелевскому элементу — сребролюбивому, ленивому и тупому, потакая худшим инстинктам жителей Европы. Материальная разруха, сопровождающая русскую оккупацию, огромна; такое же разорение творят американцы. Какая разница для Европы, русские ли вывозят завод в Туркестан, или американцы его взрывают? Но в духовном отношении из двух оккупаций российская менее вредна. Ночные аресты, убийства, депортация в Сибирь никого не убеждают. Совершаемые американцами убийства «военных преступников» — это совершенно другая техника раскола Европы, одновременно реализующая мстительный императив культурного дистортера.

В каждой из высоких культур универсальным и господствующим чувством было то, которое высказано в вышеприведенном мнении Фридриха II. Само по себе начало цивилизационного кризиса не привело к полной потере этого невыразимого чувства чести. Как бы ни были жестоки сражения или продолжительна война, в пределах одной культуры любой победитель всегда выказывал великодушие и уважение к своему вчерашнему врагу. В самой природе политики, реализуемой высокой культурой, заложено, что она ведется исключительно ради власти, а не ради послевоенного истребления индивидов — повешением или голодом. Если власть завоевана, значит цель достигнута, и неприятельские индивиды больше не считаются врагами, но просто людьми. За тысячу лет истории Запада, естественно, было несколько исключений — бесчестье существовало всегда. Но проявление злобы к поверженному противнику никогда не одобрялось в широком масштабе или длительное время, и оно было практически невозможным между двумя группами, принадлежащими к западной культуре.

Этот органический императив ярко продемонстрировали совсем недавние события. Когда в 1865 г. Ли сдался в Аппоматтоксе, то свирепый воин Грант, столь беспощадный на поле боя, показал себя великодушным и учтивым победителем. Пример Наполеона свидетельствует о том же органическом императиве, руководившем его победителями (captors) и после Лейпцига, и после Ватерлоо. А раньше, даже находясь с ним в состоянии войны, английское правительство предупредило его о готовящемся покушении. Аналогично после пленения Наполеона III Бисмарк позаботился о его безопасности и достойном отношении к нему.

Однако между державой, принадлежащей к высокой культуре, и представителями иной культуры подобные проявления чести никогда не были типичными как в ходе военных действий, так и при обращении с побежденным противником. Например, в готические времена церковь запрещала использовать арбалеты против представителей западной культуры, но санкционировала их применение против варваров. В таких случаях противоборствующая группа не рассматривалась лишь как противник, но как настоящий враг , подобно тому, как XX век снова пользуется этим словом в отношении контингента, не принадлежащего к западной цивилизации. Испанский военный трибунал, «судивший» последнего инку и приговоривший его к смерти, не чувствовал себя связанным по отношению к нему долгом чести. Если бы речь шла о западном лидере того же статуса, все было бы иначе. Тем более общность чести, возникающая в пределах одной культуры, не распространяется на чужака, не имеющего отношения вообще ни к какой культуре, то есть варвара. Например, римляне затравили до смерти Югурту, Митридата, Сертория, Верцингеторикса. Варвары поступают так же, о чем свидетельствуют массовые убийства, совершенные Митридатом, Юбой, готами, Арминием и Аттилой. В этой связи решающую роль играет факт принадлежности или непринадлежности к высокой культуре, но не особенности конкретного народа или расы. Об этом говорят убийства, совершаемые монголами Чингисхана и современными русскими: ни те ни другие не являются представителями высокой культуры.

Поэтому, когда после Второй мировой войны против беззащитной Европы была развернута обширная и всеобъемлющая программа физического истребления и политико-легально-социально-экономического преследования, было вполне очевидно, что это не внутрикультурный феномен, но еще одно, причем самое явное и тревожное, проявление культурной дисторсии. В данном случае искажению подверглось именно военно-политическое применение тысячелетних высоких европейских традиций. Европа продолжала их соблюдать в ходе Второй мировой войны, поэтому целая группа глав и высших чинов небольших государств благополучно перенесла европейское тюремное заключение: ни одному европейцу не пришло в голову подвергнуть их издевательскому суду и повесить. Этот принцип был даже распространен на попавшего в европейский плен сына лидера варваров Сталина ради сохранения ему жизни, а в некоторых случаях даже соблюдался варварской Японией, оставлявшей в живых американских офицеров высокого ранга, хотя она могла просто убивать их, не прибегая к унизительным судилищам. Но после Второй мировой войны безусловный долг воинской чести, до сих пор беспрекословный для всей западной цивилизации, был напрочь растоптан культурной дисторсией.

Поскольку культурная болезнь не в состоянии убить душу культуры в ее сокровенных глубинах, между ними ведется непрестанная борьба, в которой не может быть ни мира, ни передышки. Культурные инстинкты всегда будут сопротивляться симптомам болезни: паразитарным, ретардационным или дисторсионным. Именно по этой причине культурный дистортер развязал в Европе послевоенный террор, когда политическая борьба в западной цивилизации уже прекратилась.

История программы возмездия за «военные преступления» демонстрирует ее природу. Основания для нее были заложены антиевропейской пропагандой, захлестнувшей Америку после 1933 г. Сама пропаганда свидетельствовала, что ее источник вне культуры, поскольку она попирала взаимную вежливость наций и политическую честь. Европейские лидеры изображались в виде обычных уголовников и половых извращенцев, и посредством этой подлой пропаганды внушалась идея, что эти лидеры заслуживают только смерти. Постепенно такое же отношение распространилось и на саму идею XX века об этическом социализме, которая была отождествлена со злом как таковым, а населению, служившему этой идее, приписывалось массовое помешательство и необходимость «перевоспитания», возложенного на Америку.