Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

В последнем акте великой западной культурной драмы сама идея культуры демонстрирует свою непобедимую мощь (судьба всегда молода, как говорит философ нашего времени), занимая центральное место в жизни, разделяя всех людей на друзей и врагов в соответствии с тем, насколько они ей преданы или враждебны. Культурная политика замыкает цепь, состоящую из религиозной, семейной и фракционной политики в период между Крестовыми походами и Реформацией, династической политики до Венского конгресса и, наконец, национальной и экономической политики до Второй мировой войны. Рационалистический кризис сходит на нет. Сопутствующие ему явления блекнут, становятся все более вынужденными и одно за другим исчезают: равенство, демократия, счастье, непостоянство, коммерциализация, материализм, финансовый капитал с денежным деспотизмом, классовая война, торговля как самоцель, социальная атомизация, парламентаризм, либерализм, коммунизм, материализм, массовая пропаганда. Все эти гордые знамена теперь валяются в пыли. Они не более чем символы дерзкой и отважной, но безнадежной попытки разума подчинить себе царство души.

Здесь мы впервые раскроем тему культурного витализма: адаптивную физиогномику, здоровье и болезни высокой культуры. До сих пор культуру рассматривали как результат, чистый итог коллективной деятельности людей и групп. В той степени, в какой ее единство и непрерывность вообще принимались во внимание, все это считалось обусловленным строго материально за счет «влияния» индивидов, групп или письменных идей на современников или потомков. Но по мере взросления западной культуры стало смутно осознаваться ее единство, которое объяснялось очень разными способами, указывались разные места происхождения и разные законы развития, но главной идеей было ощутимое единство культуры . Даже на родине материализма Бенджамин Кидд в своей работе «Западная цивилизация» признал внутреннее единство Запада. Ницше, Лампрехт, Брейзиг, Мерэ — вот лишь немногие из тех, кто ощутил эту идею. В эпоху, которая опирается на факты, а не программы, и подчиняется реальности, не заставляя ее сдавать экзамен на разумность, возникла естественная и духовно императивная потребность мыслить в этой новой системе координат.

Если два индивида, основательно разделенные географически и не контактирующие друг с другом делают аналогичные открытия, приходят к одинаковой философии, выбирают одну и ту же тему для драмы и лирики — это не «влияние» и не «совпадение», но отражение развития культуры, к которой они оба принадлежат. С высшей, культурной точки зрения, споры о том, кто первым изобрел то или иное устройство, кому принадлежит та или иная идея, в целом являются бесполезными. В лучшем случае эти вопросы относятся всего лишь к сфере права. Если некоторое достижение не является просто личной забавой, но обладает сверхличной силой, значит таково развитие культуры , и если к нему приходит не один человек, в этом, несомненно, участвует судьба.

Единство культуры имеет чисто духовное происхождение . Последующее материальное единство является разворачиванием предшествующего внутреннего, духовного единства. Жизнь есть актуализация возможного, и развитие высокой культуры заключается в разворачивании на протяжении органически предопределенного жизненного промежутка внутренних возможностей, заложенных в ее душе.

Мы живем в восьмой по счету высокой культуре из тех, что возникали на нашей планете. Формы и творения других культур в их тотальности мы воспринимаем как единые и внутренне взаимосвязанные, поскольку наблюдаем эти культуры снаружи и не можем чувствовать их душевных оттенков. Непостижимость чужой культуры является частью более общей органической закономерности: даже в пределах нашей собственной культуры дух иной эпохи, нации, индивида в конечном счете труден для полного понимания. Постичь другую жизненную форму можно, только вжившись в нее. Сравнение, хронометраж и детализация поведения другого организма никак не способствуют органической ассимиляции. Материалистическая «психология», накопившая бумажные горы результатов, еще ни разу не помогла одному индивиду постичь другого. Если это и получалось, то без помощи абстрактных средств.

Трудность ассимиляции человека с иными органическими формами, их понимание, проникновение в них — это проблема сродства (degree). Нам легко понять человека с похожим характером. Если же аналогичен жизненный опыт, но характер у него другой, то понять его труднее. Еще более высокие барьеры для взаимопонимания создают национальные, расовые и другие отличия, связанные с культурой. Отсюда проистекает одна из проблем культурного витализма. Вопрос заключается в том, в какой степени культура способна привить свою идею на новую популяцию, поселившуюся на ее территории. Дополнительные проблемы связаны с тем, что этому новому населению может быть свойственна сплоченность по крайней мере на одном из таких уровней, как народ, раса, нация, государство или культура.

Следующая проблема состоит в точном определении взаимоотношений культуры с популяциями, служащими ей, и, с другой стороны, с теми, которые находятся за пределами ее территории. Вопрос ставится именно так, потому что высокие культуры связаны с определенным ландшафтом даже в последней фазе своего развития — цивилизационной, когда культура полностью овнешняется и достигает максимальных пределов экспансии. Эта тенденция к экстериоризации и экспансии отмечается уже в середине жизненного цикла, но становится господствующей только после заметного перерыва, связанного с цивилизационным кризисом. Для нас символ такой паузы — Наполеон. Начиная с его эпохи все земные популяции собираются под своды самого неограниченного империализма в истории. Однако все они состоят в разных отношениях с материнской идеей это империализма, и отношения также следует рассмотреть.