Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Теперь значение культурного слоя сильно возросло по сравнению с предыдущими столетиями, потому что он составляет почти незаметное меньшинство. Сильный рост населения Европы — в XIX веке оно утроилось — не отразился на численности этого слоя, как и возвышенных натур в целом. Эта численность не менялась со времен крестовых походов. Культура для своего выражения нуждается именно в меньшинстве — таков способ ее бытия. Рост населения означает ухудшение. При увеличении численности нарастает напряжение между количеством и качеством , и слой носителей культуры математически становится более значимым. Напряжение может быть выражено в цифрах: в Европе не более 250 тысяч душ, которые за счет своих возможностей, императива, дара и экзистенции составляют слой носителей западной культуры. Их географическое распределение никогда не было равномерным. В той нации, которую культура выбрала для выражения духа времени (как в XVI и XVII веках, она выбрала Испанию для выражения ультрамонтанства, Францию для рококо в XVIII веке или Англию для капитализма в XIX), всегда был больший процент культурно значимых людей, чем в странах, не игравших ведущей культурной роли. Этим фактом неевропейские силы сознательно и основательно воспользовались для разрушения западной цивилизации после Второй мировой войны. Истинной целью массовых повешений, грабежей и голода было истребление немногих путем истребления многих.

Морфология культуры выделяет в ней три стороны: сама идея, транслирующий слой и адресаты. Последние представляют собой множество людей, обладающих достаточной тонкостью, соблюдающих определенные стандарты чести и морали, заботящихся о собственности, уважающих себя и других, стремящихся к самосовершенствованию и повышению своего уровня вместо того, чтобы тянуть вниз тех, кто уже обогатил свою внутреннюю жизнь и достиг в этом мире определенных высот. Они составляют тело культуры наряду с культурным слоем, как ее мозгом, и идеей, как ее душой. У каждого лица, принадлежащего к этой многочисленной группе, есть некоторые амбиции и понимание в отношении произведений культуры. Они обеспечивают творцов средствами для работы. Тем самым они наделяют собственную жизнь смыслом, не доступным пониманию низших слоев. Меценаты играют не главную, но культурно значимую роль. Кто знает, создал ли бы Вагнер свои величайшие произведения, если бы не Людвиг II? Всегда ли мы понимаем, читая о результатах великой битвы, что это была не просто шахматная партия двух командующих, но сотни отважных офицеров и тысячи исполнительных солдат умерли ради этой строки в истории, ради того чтобы этот день, эта дата остались в веках? И когда полиция и армия предотвращают угрозу общественных беспорядков, то смерть в рядах защитников порядка также наделяет их жизни высшим смыслом. Не всякому дано сыграть великую роль, но человека невозможно лишить права придать своей жизни смысл.

Ниже вышеупомянутых уровней находится слой, совершенно неспособный к культурным достижениям, даже самым скромным. Это толпа, canaille , Pöbel, подонки общества, profanum vulgus , «простой человек» из американского культа. Он выходит на передний план при любом терроре, вожделенно внемлет любому большевистскому агитатору, источает яд при виде любого проявления культуры и превосходства. Этот слой существует на всех стадиях любой культуры и всегда готов о себе заявить в виде Крестьянских войн, Жакерии, Уота Тайлера, Джека Кэда, Джона Болла, Томаса Мюнцера, якобинцев, коммунаров, испанских милитантов, толпы на миланской площади. Как только творец принимает решение и берется за работу, очередная мрачная, завистливая душа искажается решимостью остановить его, свести на нет его труды. На склоне лет нигилист Толстой великолепно сформулировал этот основополагающий факт: не должно остаться камня на камне. Лозунг большевиков в 1918-м был столь же красноречив: «Разрушить все!» В нашу эпоху этими подонками руководят классовые бойцы — арьергард рационализма. Поэтому с общеполитической точки зрения они действуют исключительно в интересах неевропейских сил. Все предыдущие восстания этого слоя были обречены благодаря единству культуры, изначальной силе творческих импульсов и отсутствию внешней угрозы столь сокрушительных размеров, как та, что существует теперь. История этого слоя не закончена. Азия нашла ему применение и уже строит планы.

Культурный слой может исполнять свою функцию двумя разными способами. Первый связан с высокой традицией мастерства по линии «школы», второй — с рождением гения. Они могут сочетаться и фактически никогда не существуют порознь, поскольку гениальный индивид всегда зачинает традицию, а наличие традиции не препятствует проявлению гения. Однако это разные методы выражения культуры, и оба имеют значение для мировоззрения XX века, которое формулируется в данной книге.

Примером традиции в действии служит итальянская живопись с 1250 по 1550 г. Другой пример — фламандско-голландская школа XVII века. Эти школы не требовали от художника великого мастерства, чтобы полностью себя выразить. Он должен был лишь соблюдать уже имеющуюся форму и сделать личный вклад в развитие ее возможностей. С другой стороны, в испанской и немецкой живописи мы видим собрание великих самобытностей, а не добросовестное соблюдение традиции. Высочайшей из всех традиций была готическая архитектура примерно до 1400 г. Эта традиция была столь мощной, что в ней даже отсутствовала идея связи произведения искусства с личностью его создателя.

Подобные традиции существуют не только в искусстве. Схоластическая философия представляла собой то же самое сверхличное единство, на которое работали многие личности, послужившие развитию традиции. От Росцелина и Ансельма через Фому Аквинского до Габриеля Биля проблемы и их детализация демонстрируют полную преемственность. Каждый мыслитель независимо от своей одаренности, будь он гений или просто упорный труженик, учился у предшественников и влиял на развитие своих преемников. Постоянство традиции демонстрировалось не в решениях или даже самих вопросах, а в методе и тщательности исследования и формулировок.

Возможности традиции в политике , равно как в философии, музыке и изобразительном искусстве, иллюстрирует пример Англии. Кромвель и Джозеф Чемберлен олицетворяют начало и конец той высокой политической традиции, которая построила великую Британскую империю, на пике своего развития контролировавшую более 17/20 поверхности планеты. Много ли политических гениев мы видели на должности премьер-министра в течение этих столетий? Только двух Питтов. Тем не менее, Англия выходила из всех главных войн того периода с возросшей мощью: Тридцатилетняя война (1618–1648), война за испанское наследство (1702–1713), войны за Австрийское наследство (1741–1763), Наполеоновские войны (1800–1815), войны за объединение Германии (1863–1871). В этот долгий период был допущен только один серьезный промах — потеря Америки (1775–1783). Сущностью английской традиции было не что иное, как применение в политике исключительно политического мышления. Кромвель-теолог ссылался на теологию только время от времени, и больше на словах, выражающих симпатию, чем на деле. Наследники традиции его имперского строительства не обременяли себя его тяжелым теологическим оснащением, трансформировав его в ханжество (cant) — это слово не переводится на другие европейские языки. Именно благодаря ханжеству английская дипломатия постоянно добивалась успеха в мире фактов, то есть в мире насилия, коварства и греха, сохраняя в собственных глазах позицию бескорыстной моральности. Приращение страны новыми владениями представлялось как «несение цивилизации» «отсталым» расам. И так далее, по всему спектру политической тактики.