Гарет Джонс - Марксизм во времена Маркса

а) Право определяет и иерархизирует расхождения между действиями индивида и принципом существования общества. Но этот принцип не является извечным. Прежде решения ландтага хворост «собирается», затем, после принятия закона, он присваивается путем «кражи», то есть действие, которое, как отмечает один из депутатов, в обыкновенном сознании не считается преступным, объявляется таковым. Понятие собственности модифицируется. Возможно, это происходит в целях большей рационализации, большей справедливости? Маркс, оставаясь еще на позициях либерала, ученика Французской революции, и будучи пока что весьма рьяным приверженцем гегельянства, так как в его глазах государство воплощает Идею, неожиданно отмечает, что законодательство действует не абстрактно. Действительно, –

б) юридическое обоснование собственности находится в руках самих собственников, В статье есть прямое указание на этот факт, повторяющееся в разных вариантах: «лесовладелец затыкает рот законодателю»; «так как частная собственность не в состоянии подняться до уровня государственной точки зрения, то государство обязано опуститься до образа действий частного собственника»; удовлетворение интереса лесовладельца должно быть обеспечено, «хотя бы от этого погиб мир права и свободы». Сколько колебаний в подборе слов! Сколько сожалений по поводу фактического отрицания идеального государства, безмятежного законодателя! Но зато вопрос теперь ставится так: не гражданское ли общество создает государство вопреки устоявшемуся мнению о том, что государство создает общество? От ответа на этот вопрос зависит вся концепция истории.

в) Вследствие каких причин новое гражданское общество ведет к абсолютизации собственности? А об этом процессе свидетельствует законодательство не только о хворосте, но также по поводу собирания диких ягод – натурального продукта, на собирание которого также налагается запрет. Это происходит оттого, что ягоды тоже стали «статьей дохода» и отправляются бочками в Голландию в обмен на деньги. Таким образом, натуральный продукт становится собственностью, как только он становится товаром: природа продукта требует монопольного права, так как ее открыл интерес частной собственности. Терминология вызывает чувство удивления – попытки отождествить монопольное право и собственность предпринимались еще в докапиталистический период развития общества, и особенно часто во время различных продовольственных бунтов в древности. Подобные попытки питались мифом об экономической свободе; для того, кто ничего не имеет, свободное пользование присвоенным продуктом обладает всеми прерогативами монопольного права. Среди основных постулатов капиталистической экономики часто теряется из виду главный: чтобы стать товаром, продукт должен превратиться в абсолютную собственность. В докапиталистическом обществе ни один продукт не был таковым. Это также один из уроков, извлеченных из дебатов в ландтаге.

г) Маркс размышляет также о состоянии общества до Французской революции, которое он называет «феодальным», согласно общепринятому в то время определению (оно не было изобретено им самим). Он считал это общество «иррациональным», однако теперь проявляется его рациональность, логика функционирования, которая, в частности, находит выражение в двойственности частного права: частное право собственника и частное право, не принадлежащее собственнику, сочетание публичного и частного права, как в эпоху Средневековья. Конечно, «законодательный разум» – молодой журналист иногда называет его просто «разумом» – упростил, сделал более логичными принципы функционирования общества. Однако пользование обычным правом, предоставляемое «по случаю» неимущим массам, было безжалостно отменено, и были приняты меры по укреплению неустойчивых привилегий господствующих классов. Так, была проведена секуляризация монастырского имущества, и Маркс одобряет это мероприятие. Однако, замечает он, много говорится о возмещении ущерба, нанесенного церкви, но ничего не говорится о возмещении ущерба беднякам, потерявшим определенные права на монастырских землях, которые им гарантировал обычай. Это никоим образом не означает, что Маркс оплакивает или тем более восхваляет старое общество, изжитое историей; но анализ «перехода», особенности которого объясняются игрой интересов и сил соответствующих классов, проводится здесь впервые.

д) Особенно глубокому анализу подвергаются отношения между обществом и государством. Существует не просто один класс и не просто одно абстрактное государство, декретирующее и законополагающее, но существует класс, который, с одной стороны, облекшись властью, обеспечивает себе все средства государственной власти, с другой – продолжает отстранять от государственной власти подчиненный класс.

«Эта логика, превращающая прислужника лесовладельца в представителя государственного авторитета, превращает государственный авторитет в прислужника лесовладельца … Все органы государства становятся ушами, глазами, руками, ногами, посредством которых интерес лесовладельца подслушивает, высматривает, оценивает, охраняет, хватает, бегает» [МЭ: 1, 142].

К тому же

«форма обычного права здесь тем более естественная, что само существование бедного класса остается до сих пор не более как обычаем гражданского общества, не нашедшим еще надлежащего места в кругу сознательно расчлененного государства. Разбираемые нами дебаты представляют собой наглядный пример определенного отношения к этим обычным правам – пример, в котором полностью отразился метод и дух всего этого хода прений» [МЭ: 1, 130].

Иными словами, в старорежимном обществе политическая изоляция неимущих классов допускала в качестве компенсации существование обычного права; в «современном» обществе (в 1842 году оно было еще политически цензовым и экономически индивидуалистическим) неимущий становится все более неимущим.

Делались попытки утверждать, что статьи 1842 – 1843 годов свидетельствуют о гуманизме и анархизме истоков Марксовой мысли. Более того, пытались утверждать, что Маркс того времени – не Маркс. Сам Маркс в 1859 году скромно упоминает об этих статьях как о детских шалостях; однако он считает необходимым упомянуть о своем первом столкновении с проблемой «материальных интересов», с «экономическими проблемами». Представляется, что процитированные выше положения идут гораздо дальше того, что писал Маркс в работе «К критике политической экономии. Предисловие» [См. МЭ: 13, 5 – 9]. Они знаменуют собой пусть интуитивное, но недвусмысленное вхождение Маркса в историческую проблематику. Можно возразить, что подобное обоснование марксистского мировоззрения с помощью ранних и еще незрелых работ Маркса означает «спрягать в прошедшем времени» историю мысли. Однако несправедливо видеть в этих работах лишь юношеское возмущение властью, лишь банальный протест «демократического» чувства против «злоупотреблений» собственников. В действительности, начиная с 1842 года Марксом была поставлена на обсуждение как раз тогда формировавшаяся проблема взаимоотношений собственности и государства, их природы. Многие марксисты, вспомнив об истоках своих убеждений, обнаружат здесь подобные своим наивные и прямолинейные откровения, основанные тем не менее на историческом опыте. Марксистами не становятся, лишь читая Маркса и вообще лишь предаваясь чтению, но ими становятся, пристально глядя вокруг себя, следя за развитием дебатов, наблюдая действительность и составляя о ней критические суждения. Таким образом стал марксистом сам Маркс.