Гарет Джонс - Марксизм во времена Маркса

Итак, Бентам предвосхищает тенденцию, которую Рикардо сделает своей, установив для «несчастья» прямых производителей непреодолимые рамки и назвав «счастьем» отношения скрытого и явного рабства, которые устанавливаются у большинства людей с получающей доходы верхушкой. Идя дальше «цинизма» Рикардо, который никогда не отказывается от научных истин, и будучи поставлен перед выбором: истина или классовые интересы, – Бентам всегда предпочитает первую [110], но все же полностью остается во власти буржуазных отношений. Известна острополемическая страница, которую Маркс посвятил Бентаму:

«Классическая политическая экономия искони питала пристрастие рассматривать общественный капитал как величину постоянную с постоянной степенью действия. Но предрассудок этот застыл в непререкаемую догму лишь благодаря архифилистеру Иеремии Бентаму – этому трезво-педантичному, тоскливо-болтливому оракулу пошлого буржуазного рассудка XIX века… С точки зрения его догмы совершенно непостижимы самые обыкновенные явления процесса производства, например его внезапные расширения и сокращения и даже самый факт накопления. Догма эта применялась как самим Бентамом, так и Мальтусом, Джемсом Миллем, Мак-Куллохом и т.д. с апологетическими целями, именно, чтобы представить часть капитала, переменный капитал, т.е. капитал, превращаемый в рабочую силу, как величину постоянную. Была сочинена басня, что вещественное существование переменного капитала, т.е. та масса жизненных средств, которую он представляет для рабочих, или так называемый рабочий фонд, есть ограниченная самой природой особая часть общественного богатства, границы которой непреодолимы. Чтобы привести в движение… средства производства, необходима определенная масса живого труда. Последняя определяется техникой производства. Но не даны ни число рабочих, нужное для того, чтобы привести эту массу труда в текучее состояние – так как это число меняется вместе с изменением степени эксплуатации индивидуальной рабочей силы, – ни цена рабочей силы; известна только ее минимальная и к тому же очень эластичная граница. Факты, лежащие в основе этой догмы, таковы: с одной стороны, рабочий не имеет голоса при распределении общественного богатства на средства потребления нерабочих и на средства производства. С другой стороны, рабочий лишь в исключительно благоприятных случаях может расширить так называемый „рабочий фонд“ за счет „дохода“ богатых» [МЭ: 23, 623 – 624].

Как мы уже отмечали, тезис Дж. Стюарта Милля выглядит иначе. Вопрос о социализме остается открытым, никаких жестких барьеров нет. Промежуточные классы могут даже способствовать появлению социальных перемен при условии, что последние не ограничат их свободы. Частичке благодаря этой (а не бентамовской) линии, в странах развитого капитализма получили развитие факторы, которые ставят проблему распределения общественного богатства в соответствие с принципами Рикардо (то есть сохраняя за прибылью ее независимый характер [111]). И все же критика Маркса всегда оправданна. В самом деле, он пишет:

«Закон капиталистического накопления, принимающий мистический вид закона природы, в действительности является лишь выражением того обстоятельства, что природа накопления исключает всякое такое уменьшение степени эксплуатации труда или всякое такое повышение цены труда, которое могло бы серьезно угрожать постоянному воспроизводству капиталистического отношения, и притом воспроизводству его в постоянно расширяющемся масштабе. Иначе оно и быть не может при таком способе производства, где рабочий существует для потребностей увеличения уже имеющихся стоимостей, вместо того чтобы, наоборот, материальное богатство существовало для потребностей развития рабочего. Как в религии над человеком господствует продукт его собственной головы, так при капиталистическом производстве над ним господствует продукт его собственных рук» [МЭ: 23, 634 – 635].

Главный тезис Маркса по существу таков: капитализм развивает производительные силы, освобождает рабочее время; механизм капиталистического общества вновь направляет это высвободившееся время в производственный процесс, расширяет отрасли по производству предметов роскоши, сферу услуг, верхушку, прослойку церковников, государственных служащих и менеджеров [112]. В результате выходит, что в соответствии со своей тенденцией капиталистическое общество (хотя оно и не доходит до Геркулесовых столпов, о которых говорит Бентам) на деле препятствует росту свободного времени производителей, ограничиваясь уменьшением времени, необходимого для производства предметов первой необходимости, то есть фактически способствуя сокращению фонда заработной платы. Рабочий класс в связи с этим может начинать свою борьбу: в самом деле, история рабочего движения XIX века была борьбой не только за повышение заработной платы, но и за сокращение продолжительности рабочего времени. По этому поводу в письме к Больте от 23 ноября 1871 года Маркс пишет:

«…Всякое движение, в котором рабочий класс противостоит как класс господствующим классам и стремится победить их путем давления извне, есть политическое движение. Так, например, стремление с помощью стачек и т.п. принудить отдельных капиталистов на какой-либо отдельной фабрике или даже в какой-либо отдельной отрасли промышленности ограничить рабочее время есть чисто экономическое движение; наоборот, движение, имеющее целью заставить издать закон о восьмичасовом рабочем дне и т.д., есть политическое движение. И, таким образом, из разрозненных экономических движений рабочих повсеместно вырастает политическое движение, т.е. движение класса , стремящегося осуществить свои интересы в общей форме, то есть в форме, имеющей принудительную силу для всего общества. Если эти движения предполагают некоторую предварительную организацию, то они, со своей стороны, в такой же степени являются и средством развития этой организации» [МЭ: 33, 282 – 283].

Потенциально этот вопрос имеет, однако, и другие стороны. Речь идет о том, что сокращение рабочего дня тесно связано с ростом производительности труда. Оба вопроса тесно связаны потому, что, когда обращение (то есть обмен между капиталом и рабочей силой) невелико, рост производительности труда может компенсировать или прямо увеличить массу стоимости, которой завладевает верхушка. Вследствие этого проблема становится политической, как об этом и пишет Маркс в письме к Больте. Но политический взрыв должен явиться следствием развития того, что он называет «огромной сознательностью» трудящегося, то есть способности признавать продукты «своими» и в то же время ощущать свою отделенность от них «как несправедливую, насильственную» [МЭ: 46-I, 451]. В следующей социальной действительности машина, стоящая над трудом, предстает «как господствующая над ним сила» [МЭ: 46-II, 204], как власть, которую представляет собой сам капитал. «…Накопление знаний и навыков, накопление всеобщих производительных сил общественного мозга поглощается капиталом в противовес труду» [МЭ: 46-II, 205], становится «технологическим применением науки» [МЭ: 46-II, 206]. Машины не приходят на помощь рабочему (как признал Рикардо в блестящей самокритичной XXXI главе своих «Начал»). Но если сформировалась высокая сознательность, тогда развитие общественного индивида становится главной опорой производства и богатства. « Кража чужого рабочего времени , на которой зиждется современное богатство , предстает жалкой основой в сравнении с этой недавно развившейся основой, созданной самóй крупной промышленностью» [МЭ: 46-II, 214]. Вместо производства, основанного на меновой стоимости, появляется «свободное развитие индивидуальностей» [МЭ: 46-II, 214].