Гарет Джонс - Марксизм во времена Маркса

Теория общественного индивида в субъективном плане точно отражает объективный «фундамент» капиталистической формы производства. Маркс подчеркивает, что необходимое рабочее время измеряется потребностями общественного индивида, так как «действительным богатством является развитая производительная сила всех индивидов» [МЭ: 46-II, 217]. Индивиды в новых условиях «воспроизводят себя как отдельные единицы, но как общественные единицы» [МЭ: 46-II, 347]. Здесь еще ощущается присутствие трех гегелевских определений понятий «всеобщее», «особенное», «единичное». Выход из капитализма – в производительности труда в сочетании с богатой индивидуальностью. Материальные предпосылки теперь заключены в самом индивиде.

В этом сочетании объединились два критических направления Марксовых исследований. Первое имеет предметом критику Рикардо и рикардистов. Конечный результат этой критики воплощен в отрывке, где Маркс замечает по поводу теории не называемого им пострикардианца: « Рабочее время , даже когда меновая стоимость будет устранена, всегда останется созидающей субстанцией богатства и мерой издержек , требующихся для его производства. Но свободное время, время , которым можно располагать , есть само богатство отчасти для потребления продуктов, отчасти для свободной деятельности, не определяемой, подобно труду, под давлением той внешней цели, которая должна быть осуществлена и осуществление которой является естественной необходимостью или социальной обязанностью, – как угодно» [МЭ: 26-III, 265 – 266]. С другой стороны, формирование общественного индивида не требует никакого специального обучения в том смысле, что человек сам убежден в необходимости преодолевать собственную природную ограниченность.

С этой точки зрения ощущаются и близость, и удаленность от проблематики утопического коммунизма. Уступки Дж. Стюарта Милля Нассау Сениору были сделаны именно тогда, когда «по эту сторону Ла-Манша рос оуэнизм, по ту его сторону – сен-симонизм и фурьеризм» [МЭ: 23, 610]. Теоретическая ограниченность этого крупного идейного течения состояла в том, что оно воспроизводило, видоизменяя терминологию философию «идеологов». Подобно тому как последние, так сказать, в природе обнаружили человека буржуазного общества и дали право гражданства индивиду-собственнику, так течения утопического социализма увидели в освобождении естественного человека корни здоровой общественной жизни. Для Маркса естественность, которую предстояло обрести как жизненный опыт, с тем чтобы вновь слить ее, так сказать, с человеческой способностью извлекать пользу и наслаждаться, была уже накоплена человеческим трудом и стала собственностью верхушки. Поэтому Маркс не ограничивается критикой Милля только за то, что тот обеднил великий план Оуэна; он критикует его главным образом за то, что он не подумал об историчности буржуазного способа производства. Антропологизм Маркса, следовательно, – это не теория естественного приумножения способностей, даже если развитие в области чувств ведет к той утонченности чувств, которой монопольно завладели господствующие классы. Марксистский антропологизм есть в то же время теория исторического присвоения достижений культуры и науки и последующего комплексного развития способностей общественного индивида.

В одной своей работе, написанной в довольно поздний период, когда его уже нельзя было обвинить в юношеском следовании Фейербаху, Маркс пишет о трудном процессе формирования человеческой личности:

«Как и всякое животное они [люди] начинают с того, чтобы есть , пить и т.д., т.е. не „стоять“ в каком-нибудь отношении, а активно действовать , овладевать при помощи действия известными предметами внешнего мира и таким образом удовлетворять свои потребности. (Начинают они, таким образом, с производства.) Благодаря повторению этого процесса способность этих предметов „удовлетворять потребности“ людей запечетлевается в их мозгу… На известном уровне дальнейшего развития, после того как умножились и дальше развились тем временем потребности людей и виды деятельности, при помощи которых они удовлетворяются, люди дают отдельные названия целым классам этих предметов, которые они уже отличают на опыте от остального внешнего мира… Но это словесное наименование лишь выражает в виде представления то, что повторяющаяся деятельность превратила в опыт, а именно, что людям, уже живущим в определенной общественной связи [это – предположение, необходимо вытекающее из наличия речи]; определенные внешние предметы служат для удовлетворения их потребностей… эти предметы… им полезны; они приписывают предмету характер полезности, как будто присущий самому предмету, хотя овце едва ли представлялось бы одним из ее „полезных“ свойств то, что она годится в пищу человеку» [МЭ: 19, 377 – 378].

В этом отрывке содержится множество проблем. Во-первых, Маркс предполагает активное поведение людей по отношению к вещам, о котором он говорил еще в своих юношеских тезисах; во-вторых, операция «наименования» (уже общественная, поскольку предполагает участие языка) служит демонстрацией полезности, которая закрепляет и отбирает активные действия; в-третьих, уже в этой операции, в которую вовлечен язык, содержится опасность опредмечивания, то есть тенденция переноса на свойства предметов тех отличительных признаков, которые опыт закрепил как отношения полезности. Отсюда следует заключить, что критический анализ требует с самого начала вовлечения языка – очень важное предупреждение, для того чтобы зафиксировать светский характер всякого знания, в том числе марксизма, и его теоретическую завершенность. Следует предположить, кроме того, что наука работает на основе лингвистического кодирования. Она тоже является выражением активного поведения человека. В одном фрагменте, ставшем популярным в связи с недавними дискуссиями по эпистемологии, Маркс пишет: «Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове» [МЭ: 23, 189]. Но чтобы мысль Маркса была выражена полнее, к этой выдержке мы хотели бы добавить и другую, где он утверждает: «В отличие от других архитекторов, наука не только рисует воздушные замки, но и возводит отдельные жилые этажи здания, прежде чем заложить его фундамент» [МЭ: 13, 43].

Это заключение – выражение того, чем является или чем должен быть сам марксизм (не говоря о том, что оно характеризует состояние науки XIX века – дарвинизма, химии, математики и даже физики). В самом деле, интересно, что Маркс сознавал это. По сути, именно на этом осознании зиждется его критика теории Рикардо. Речь идет о том, что рост производительности труда становится реальностью, которую немедленно постигает общественное сознание, и что разделение классов с увеличением массы свободного времени у верхушки и ростом числа не занятых в производстве становится также общепризнанным фактом. Связующее звено этих двух видов явлений – социальные противоречия, кризисы. Маркс не верит, что «утонченность» сознания примет массовый характер независимо от проникновения в общественное сознание этих двух предпосылок. Отсюда нескончаемая научная работа и надежда, что она в той или иной форме поможет закрепить в общественном сознании основные положения его исследований.