Витторио Страда - Марксизм сегодня. Выпуск первый

Наиболее простой ответ (хотя это всего лишь общий ответ) заключается в том, что подобному проникновению мешали условия, которые не позволяли буквально воспроизвести европейскую модель и в то же время препятствовали появлению собственного учения, применительно к местным условиям, в отличие от того, как это произошло и России и в Китае. В этом смысле Латинская Америка всегда, казалось, фатально зависела от своего прошлого: не будучи в состоянии уподобиться Европе, она не сумела стать и анти-Европой.

Если большой удачей большевиков стало то, что они сумели «русифицировать» марксизм, с тем чтобы использовать его как мощное теоретическое и организационное средство, способное дать ответ на спорные вопросы общественной и культурной жизни, возникшие еще до капитализма, то в Латинской Америке подобные попытки носили спорадический характер и были связаны главным образом с именем Мариатеги. И если, наконец, русская интеллигенция сознавала, что она владеет неевропейскими культурными ценностями, более древними и превосходящими европейские, а значит, насаждение всего западного при самодержавии должно было стать болезненным и мучительным, то в Латинской Америке модернизация политической культуры начинается лишь в эпоху Бурбонов, а испанский либерализм конца XVIII века становится основой (можно сказать, даже сутью) идеологии сторонников независимости.

Эта основа (при отклонениях на деле в сторону просвещенного деспотизма) обозначит главные направления «прогрессивной» латиноамериканской мысли; но она будет и постоянно мешать ее обращению к проблематике, объединяющей либерализм с демократией. Применение последней категории в основном останется прерогативой традиционализма, исповедующего народный «здравый смысл» в противовес рационализму элиты.

Когда затем на возникшем идеологическом рынке появился целый мир социалистических ценностей, их проникновение вглубь столкнулось с препятствием в виде той политической культуры, в которой «народ» и «интеллигенция» были разобщены и где не было даже возможности (как в тех странах, которые возникли буквально на пустом месте) узнать друг друга благодаря какому-либо опыту «дозападного» периода, который позволил бы обратиться к миру символов, способных пробудить в социализме национально-народный элемент.

Таким образом, с трудностями, которые испытал Маркс в своем стремлении понять Латинскую Америку, столкнулся и социализм как политическое движение. Стремясь найти объяснение, которое обобщало бы исторически сложившуюся специфику континента, препятствовавшую распространению здесь социалистических идей (начиная с марксистских), исследователь выделил [276]форму, которую обрели здесь отношения между государством и обществом, или, иными словами, чуждый европейцам способ строительства государства и нации. В отличие от того, как это представляли себе европейцы с их исключительно «социоцентрическим» взглядом на вещи, развитие национальных государств в Латинской Америке шло (и это совершенно очевидно) в обратном направлении: преобразования «сверху», государственный характер (он мог бы показаться в некотором смысле даже произвольным истинному «социоцентристу») процесса «nation-building» (национального строительства). Те государства Латинской Америки, которые в процессе своего строительства моделировали и общество, были «полугосударствами». Строго говоря, на этом фактически пустом социальном пространстве именно армии построили государства, занимавшие определенную территорию, и заложили основы для экономического рынка, с помощью которого Латинская Америка смогла присоединиться к капиталистическому миру. Именно такое препятствие в виде отклонений от европейской модели (а также от ее прямой противоположности – азиатской модели) обнаружил Маркс в своем анализе Латинской Америки, и он предпочел столкнуть ее в гегелевскую братскую могилу «неисторических наций».

II и III Интернационалы станут впоследствии еще одним примером подтверждения этого непонимания. Если социал-демократия мало что могла сказать о Латинской Америке, то и III Интернационал окажется в аналогичной ситуации. Как указывал Режи Дебре [277], коммунистам в силу традиции всегда было трудно понять условия, которые нельзя было ни заключить в рамки вопроса, традиционно именуемого «колониальным», ни отождествить с антикапиталистическим движением в развитых странах.

Вот в такой двойственной обстановке (к тому же характеризующейся значительной межрегиональной разнородностью) ставится политический вопрос об осуществлении руководящей роли; это испытание способности социалистов сформировать коллективную «национально-народную» волю, начав с процесса приведения множества различных требований в соответствие с социальными, классовыми и отраслевыми задачами, включая задачи этнические и региональные. Именно в этом смысле латиноамериканский социализм заключается не в применении или приспособлении ранее существовавшей идеологии, а в способности порождать и создавать сложные политические темы и в области теории, способной учесть национальную специфику каждой отдельной страны, и в практической сфере – в вопросах организации масс.

По этому пути с его препятствиями, например, в виде политической культуры, которая в гораздо большей степени тяготеет к политике, чем к социологии, латиноамериканскому социализму пришлось пройти между Сциллой «классового корпоративизма» и Харибдой «социалистического финализма», разобщенных, точнее, существующих параллельно друг другу. Если не считать редких исключений, то в совершенно определенные моменты теоретических поисков и организационной практики теоретики классического социализма, связанные с традициями II или III Интернационалов, оказывались неспособными успешно вести диалог о гегемонии или по крайней мере разработать проблематику, которая могла бы направить их по этому пути [278].

В обществах, подобных латиноамериканским – даже избранных и более высоко развитых, – где государство воспринимается сквозь призму личности (патерналистский «каудилизм»), главным в политических действиях становится форма отношений между властью, возникшей в обществе (и порождаемой обществом), и властью, возникшей в государстве (и порождаемой государством). Классические разработки латиноамериканского социализма всегда сосредоточивались вокруг «социального»; его врагом всегда было «олигархическое» государство, не допускающее участия в своей деятельности масс, присутствие которых могло гарантироваться лишь «реформистским» или «революционным» – мирным или основанном на насилии – вмешательством общества.