Витторио Страда - Марксизм сегодня. Выпуск первый

Эта комбинация абстрактного и бессмысленного теоретизирования в сочетании с системой самовоспроизводящихся репрессий представляет собой почву советского марксизма после 1953 года. Кризис, начавшийся со смертью Сталина, прошел через острый этап своего развития в 1956 году и породил сложный и двусмысленный феномен, известный под названием хрущевизма, за которым в свою очередь в 1964 году последовала фаза регрессивной стабилизации. На первых порах выбор средств был ограничен невозможностью простого и откровенного продолжения политики сталинизма и немыслимостью проведения в жизнь такой линии, которая бы поставила под вопрос монополию власти партии. Принимая во внимание подлинное бесплодие идеальных «марксистско-ленинских» разработок, идеологические соображения не могли уже сыграть какой-либо важной роли в конфликте, который сформировался в столь узких рамках. Но едва лишь обозначилась господствующая тенденция, олицетворяемая Хрущевым, как уже применительно к этой цели был задействован весь механизм приспособления диалектического материализма. Как теория отражения, так и арсенал законов диалектики могли быть использованы для оправдания некоторых нововведений, избегая одновременно радикального разрыва и направляя критику прошлого на решение второстепенных задач. Сталинский принцип обострения классовой борьбы по мере строительства социализма, до этого времени защищавшийся как один из законов диалектики, был теперь осужден в качестве примера неправильного, механического применения той же диалектики. Новое подчеркивание наличия специфических «неантагонистических» противоречий в социалистическом обществе было направлено отчасти на то, чтобы априорно установить некоторые вполне определенные границы возможности критики, отчасти же на то, чтобы придать менее мистифицированный облик «реальному социализму». Прежде всего тезис о большей автономии культуры мог быть построен на особенностях характеристики «эстетического отражения действительности». Однако, до тех пор пока теория отражения оставалась в неприкосновенности, правомочность идеологического надзора в качестве последней инстанции не подлежала обсуждению. Короче говоря, некоторая гибкость основных принципов и связанных с ними доктрин обеспечивала такое положение, при котором идеологические ресурсы системы становились неисчерпаемыми; в то же время эта гибкость способствовала первым шагам в направлении развития более радикальной критики системы. Пересмотренный вариант диалектического материализма противопоставлялся «догматизму» прошлого. Ярлык догматизма, в известном смысле принятый на вооружение зарождавшейся оппозицией, только сильно запутывал дело. Идеологический компонент сталинизма был основан не столько на догматических принципах, сколько на абсолютной власти определенного учреждения, обладавшего правом догматизировать и пересматривать теорию.

Независимо от этой общей стратегии приспособления, советский марксизм на этапе своего послесталинского существования смог продемонстрировать более специфическую реакцию на кризис. Ее можно было бы определить как «ответные формулировки», поскольку их функция явно состояла не только в том, чтобы предотвратить возможную критику, но и в том, чтобы определить позитивным образом пути выхода из кризиса. Этот процесс охватил три аспекта, которые были выдвинуты на первый план на втором этапе развития хрущевизма в Советском Союзе (1961 – 1964), но были конкретно разработаны в Польше, Чехословакии и Венгрии. Во-первых, понятие «общенародного государства» пришло на смену «диктатуре пролетариата» как соответствующее более высокой ступени социалистического развития. Во-вторых, появились новые «модели и механизмы социалистической экономики» (В. Брус), которые предполагали частичную реабилитацию рынка; и, в-третьих, возникла концепция «научно-технической революции», понимаемая как качественная трансформация производительных сил. Очевидно, что второй аспект обладал более солидной экспериментальной базой и бóльшим практическим значением, чем остальные. Однако в настоящий момент он нас интересует только в той степени, в какой попытки сочетать планирование с некоторым рыночным регулированием вызвали появление теоретических проблем, затрагивающих саму социальную структуру. Несмотря на неодинаковый концептуальный уровень, эти три аспекта поддаются в той или иной мере различным интерпретациям, круг которых простирается от простой и откровенной апологии до умеренного критического отношения. Хотя лозунг о «всенародном государстве» официально использовался для подтверждения действенности модели этатизированного социализма, частичное разделение понятий «класс» и «государство» открыло путь для менее узкого отношения к политической теории, а также подорвало сами устои нигилистического отношения к законности, унаследованного от сталинских времен. Экономические реформы породили самые разнообразные интерпретации. Наиболее консервативный способ их толкования заключался в выдвижении перспективы нового этапа интенсивного развития, нуждающегося в формах управления более сложных, чем те, которые были приняты на предыдущем этапе экстенсивной индустриализации. На противоположном полюсе их рассматривали как запоздалую корректировку ущербной и противоречивой формы общественной собственности, все еще занимающей господствующее положение в системах советского типа. Аналогичным образом научно-техническая революция была представлена в качестве цели, достижимой под руководством партии; более того, научно-техническая революция якобы вызывала необходимость укрепления руководящей роли партии. Однако мысль о новом этапе развития производительных сил могла также, особенно в сочетании с иными аргументами, использоваться для выражения сомнений относительно традиционных моделей социализма, восходящих к устаревшей материальной базе [127].

Наконец, следовало бы также упомянуть и еще об одном, стоящем как бы особняком пути приспособления – попытке сконструировать более гибкую модель ортодоксии, способную воспринимать и ассимилировать разнообразные элементы «буржуазных» теорий, не ввергая при этом в кризис логичность марксистского мировоззрения. Подобная операция предполагала наличие относительной автономии ее сторонников по отношению к политическим инстанциям. Некоторые представители официального или полуофициального марксизма в Польше – особенно в период до 1968 года – попытались претворить в жизнь эту стратегию. Наиболее известные примеры – различные работы философа Адама Шаффа и последующие попытки ряда польских социологов обосновать необходимость конвергенции между историческим материализмом и соответствующим образом интерпретированной структуралистско-функционалистской теорией [128].