Пятигорский Моисеевич - Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства

Есть люди, утверждающие, что «сделали себя сами». Они ошибаются…

Нелегко описать американское масонство как исторически независимый феномен. С другой стороны, сложно утверждать, что американцы просто подхватили то, что оставили британцы, поскольку к тому моменту, когда были учреждены или сформированы первые ложи в Новой Алглии, самому британскому масонству было не более пятнадцати лет и оно все еще находилось в стадии становления. Поэтому американское масонство не является ни «сделавшим само себя», ни простой копией: многое в его характере и стиле весьма далеко от того, что является типично британским. Хотя оно ни в коей мере не является столь же самодостаточным, как французское (и не страдает характерной для последнего идиосинкразией), американская версия масонства обладает многими чертами, которые сложно обнаружить у британского масона 18-го века.

Американский Цех отличается не только от Родины всех Лож, но также от всех остальных дочерних масонских организаций. Фактом, однако, остается то, что американское масонство первоначально носило в основном британский характер — не только по происхождению, языку и исторической генеалогии, но также, на протяжении двух поколений, по своему составу [256]. Каким бы тривиальным ни был этот факт, он имел три важнейших последствия для будущего Братства в Соединенных Штатах. Первое состояло в том, что вскоре после Войны за независимость масонство, будучи английским, стало рассматриваться значительной частью американского населения как «иностранное» — наряду с другими иностранными силами, влияниями и интересами. На это, впрочем, никак не влиял тот факт, что многие из отцов революции (включая тех, чьи подписи стояли под Декларацией Независимости) были франкмасонами [257]. Более того, когда федералистская идеология вышла на передний план в 1790-х гг., она противопоставляла себя — как отстаивавшая национализм — масонскому космополитизму [258]. Второе последствие заключалось в том, что масонство стало рассматриваться как очевидный противник идеологии всеобщего равенства, несмотря на тот неопровержимый исторический факт, что отцы американской независимости заимствовали принципы предреволюционного французского эгалитаризма, разработанные светилами французского просвещения — в большинстве своем франкмасонами. И, наконец, третье следствие: исторически связанное с laissez faire англиканства, американское масонство очень скоро оказалось в парадоксальной религиозной ситуации. В отличие от английской, американская религиозность сочетала в себе строгое пуританство с рафинированным рационалистическим деизмом. И деизм, и пуританство, каждое по-своему, были врагами ритуализма, будь то «варварские» церемонии американских индейцев или самая возвышенная из евхаристий. На этом фоне не только масонский ритуал казался апофеозом суеверия, но и масонская смесь из деизма, рационализма и естественной религии отвергалась с негодованием [259]. Американский антимасонский популизм достиг наивысшего подъема в начале 19-го в. и — несмотря на свое низовое происхождение — почти незамедлительно обрел понимание в самых верхах американского общества.

Типичное, хотя и слишком обобщенное, описание американского масонства у американского историка Линн Дюмериль выглядит так: «…общество, состоящее из белых мужчин, в основном уроженцев США, и протестантов» [260]. Оставив в стороне вопрос о «белых мужчинах», остановимся на американском происхождении и протестантизме масонов — двух очевидных исторических моментах, взаимодополняющих и объясняющих друг друга.

Британское масонство, отпрыск уже зрелой цивилизации, продемонстрировало со своих первых дней гордое безразличие к собственной британскости, в то время как для американского масонства, порождения Войны за независимость и внучки той зрелой цивилизации, его происхождение было проблемой национального самосознания. Английские, шотландские и ирландские ложи принимали в 18-м веке евреев, немцев и других иностранцев в соответствии с прирожденным масонским космополитизмом и его стремлением быстро распространиться по всему миру. Но американское масонство, находясь на далекой периферии, почти с самого начала принялось воспроизводить собственную национальную и общественную американскую идентичность, которая на тот момент означала «не-британскую». Однако, как становится ясно из их сочинений, основатели американского масонства и «отцы-основатели» США не могли не чувствовать, что именно этот особый британский индивидуализм, воплощенный в масонстве, представлял собой сильнейшую гарантию для вновь формирующегося американского индивидуализма и свободомыслия. Поэтому их задача состояла в том, чтобы срочно отделить масонство от вопроса о национальности. Не думаю, что Аллен Робертс сильно преувеличивает, когда пишет, что «масонские историки часто задавались вопросом, существовало ли бы государство под названием “Соединенные Штаты”, если бы… правители Великобритании следовали практике Великой Ложи Англии» [261].

К тому моменту, когда началась Война за независимость, в английских колониях в Северной Америке существовало уже от 80 до 100 лож; большинство британских — по рождению и посвящению — видных представителей американского масонства (такие как Дэниэль Кокс, Бенджамин Франклин, Генри Прайс и Роберт Томлинсон) были мертвы или находились в преклонном возрасте. Раскол активной части американского населения на патриотов и лоялистов не мог не сказаться на единстве Братства самым печальным образом. Еще больше, однако, был ущерб, причиненный последующим расколом на федералистов и республиканцев (1791), поскольку именно в это время стала формироваться концепция «американского происхождения», вскоре сделавшаяся существенным (если не центральным) элементом новой политической идеологии. Здесь мы сразу же сталкиваемся с парадоксом, которому предстоит иметь долгосрочные последствия в судьбе американского масонства. Дело в том, что федералисты как политическая партия были ориентированы на Великобританию, подобно раннему американскому масонству, при этом они с самого начала были настроены антимасонски; а в первые годы 19-го века эти настроения проявились уже открыто и агрессивно. Их представление об американском происхождении пришло в столкновение с масонским космополитизмом намного сильнее, чем с масонской британскостью. Тогда как республиканцы Джефферсона, хотя и были изначально настроены против Великобритании, намного больше симпатизировали масонству как организации, с одной стороны, демократичной по своему духу, а с другой — децентрализованной (в отличие от своего английского предка); иными словами, организации, само существование которой было живым проявлением их социальных (хотя и не политических) идеалов. Когда второе поколение федералистов клеймило масонство как «организацию неамериканского происхождения», «чуждую», «иностранную», «ведущую подрывную деятельность» и «антихристианскую», они не знали, что призывают проклятие на свои собственные головы, поскольку принцип «происхождения» — каким бы полезным или необходимым он ни был для национализма очень молодой культуры — вскоре превратился в политическое и идеологическое препятствие к самореализации этой быстро развивающейся культуры. А когда скорость роста замедлилась, с американским масонством произошли столь радикальные перемены и оно стало таким «природным» американским, что его старые враги-федералисты и симпатизирующие ему джефферсонианцы были бы удивлены в равной степени.