Пятигорский Моисеевич - Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства

Что же касается шотландского масонства, Гоулд не видит никакого смысла в том, чтобы рассматривать его отдельно от его южного соседа. Он говорит: «Действительно ли Старые Конституции франкмасонов выполняли одну и ту же функцию в северной и южной Британии, определить невозможно. Но нам не известно ни одной организации, которая могла бы быть беспристрастно описана как имеющая чисто шотландское происхождение» [400]. Конечно, ни для шотландского, ни для английского масонства невозможно установить никакой генеалогии типа «Материнская Ложа — Дочерняя Ложа» по той простой причине, что такой механизм умножения лож появился только много позже — с возникновением спекулятивного, принятого или «адаптированного» масонства. В то же самое время (и в этом нет никакого противоречия) Гоулд вполне справедливо утверждает: «Все оперативные термины и выражения, которые позже приобрели спекулятивное употребление у франкмасонов юга, а именно: Мастер Масон, Член Цеха, Вступивший Подмастерье и Непосвященный, упоминаются в Статутах Шоу и, по-видимому, широко употреблялись в Шотландии с 1598 по наше время» [401]. К этому он добавляет: «две ложи, упомянутые в этих Статутах , — Эдинбурга и Килвиннинга — существуют по сей день… Несколько других лож, фигурирующих в Хартиях Сент-Клэра 1601 и 1628 гг…. все еще живы и окружены ореолом древности, параллель которому напрасно искать в других религиях земного шара» [402]. Впрочем, дело обстоит не столь просто — этот ореол древности, окружающий шотландские ложи, имеет отношение к легендарной традиции, а не к истории как таковой. Гоулд, возможно, был первым масонским историком, который провел границу между традицией и историографией — и между масонством как профессиональной организацией (хотя и включавшей некоторых не-рабочих членов, не говоря уже о благородных патронах и покровителях, как Сент-Клэры) и масонством как совершенно иным родом ассоциации, которая не была ни тем ни другим (ни Гильдией, ни настоящим профессиональным объединением). С одной стороны, он соглашается с Бэйном в том, что «в начале… франкмасонство было просто придатком изначального сообщества — Цеха Масонов; но постепенно оно стало задавать в нем тон, и Объединение Масонов… стало тем, что известно под именем Абердинской Ложи… в то время как в некоторых [других] местах, где не существовало Объединений, были сформированы Компании…» [403]. С другой стороны, Гоулд вынужден признать: «За исключением Ложи Эдинбурга, протоколы которой… сохранились с июля 1599 г., все существующие шотландские ложи восходят, самое ранее, к 17-му веку» [404]. И снова та же самая историческая двусмысленность, которую он постоянно ощущает, но не способен преодолеть: «Обычаи старых шотландских лож… во многих случаях… являются пережитками обычаев, восходящих к периоду до эпохи Великих Лож… но обычаи шотландского Цеха, насколько они относятся к Спекулятивному (или Символическому) масонству… упоминаются как известные только… в семнадцатом веке» [405]. Так что «многие благородные ремесленники Франции и Фландрии и других стран», привезенные Яковом I Шотландским в 1431 г., так же как и существование «Объединения ремесленников и масонов Эдинбурга в 1475 г….»****, фигурируют как нечто не совсем понятное, поскольку ни Гоулду, ни кому бы то ни было после него не посчастливилось обнаружить никаких исторических доказательств в отношении этих ремесленников и их объединений. В отношении 16-го и 17-го вв. он утверждает: «… Прививка непрофессионального элемента к стволу оперативной системы… началась в Шотландии… примерно в период Реформации, и… из 49 Членов Цеха, принадлежавших к Ложе Абердина в 1670 г…. менее четверти принадлежали к строительной профессии… Последние были известны как Догматики, в то время как остальные — под именем Геоматиков, Масонов-Джентль-менов, Теоретических Масонов, Архитектурных Масонов и Почетных Членов» [406]. Более того, Гоулд предполагает, что традиция масонского Слова возникла (или существовала) там прежде, чем стала известна в Англии, — не говоря уже о том, что первые книги протоколов шотландских лож древнее, чем английские. Мы можем даже предположить вместе с Гоулдом, что обычай принятия в шотландском масонстве (если не само шотландское масонство) возник раньше, чем начал употребляться на юге, в Англии. Можно полагать, что, хотя во время формирования Великой Ложи Англии шотландские ложи были намного более многочисленны и более глубоко укоренены в местной традиции, именно это событие дало шотландцам свежий импульс к объединению и консолидации их масонства. Связи между английским и шотландским масонствами установились в 1721 г., за пятнадцать лет до того, как шотландские франкмасоны избрали Уильяма Сент-Клэра своим первым Великим Мастером (ирландцы последовали примеру англичан быстрее, в 1725 г.). Однако шотландское масонство, возможно, сохранило больше изначальных и чисто местных черт, чем английское, в силу большего разнообразия обычаев в различных ложах, а также присущего им более автономного характера и анархичного стиля [407]. Вот почему кавалеру де Рэмзей было легче изобрести свою новую мифологию Высших Степеней, основываясь на шотландском, а не на английском масонстве. Эта мифология, однако, не стала частью «предыстории» шотландского франкмасонства, поскольку в момент ее изобретения в 1737 г. последнее уже вполне сформировалось и развивалось более или менее по английскому образцу — время инноваций уже прошло. Шотландцы присоединились к англичанам, оставив экстравагантность так называемого «шотландского обряда» — с легендой о крестоносцах, Рыцарях Св. Иоанна Иерусалимского и Храмовниках — французам. Менее чем через полстолетие после знаменитой Речи Рэмзея мы видим шотландских лэрдов, купцов и пресвитеров сидящими бок о бок с английским дворянством и духовенством в ложах Королевского Шотландского Ордена. Однако, говоря даже об этих «наростах на теле Чистого и Древнего Масонства» [408], мы не должны терять из виду тот факт, что они вряд ли могли образоваться на теле какой-либо другой организации и на каком-либо другом фоне, нежели ранний период Великой Ложи Англии.

Критика Гоулдом ранней франкмасонской историографии является справедливой, но неглубокой. О Конституциях 1738 г. он пишет так: «Достойно великого сожаления, что… в своем желании выставить Цех в наилучшем свете он [Андерсон] должен был заявлять о том, что его руководителями были… почти все знаменитости древних и новых времен… от Ноя до кардинала Уолси и Рена…» [409]. Это демонстрирует, что Гоулд отказывается рассматривать легенду франкмасонства как часть его исторического существования, как исторический факт, сам по себе заслуживающий внимания, и что он не видит в использовании и применении этой легенды Андерсоном важнейшего элемента и этапа самой масонской истории. Другими словами, подход Гоулда слишком рационалистичен, чтобы он мог понять, что граница между вымыслом и фактом в истории является намного более размытой, чем ему хотелось бы, — и что в истории масонства (включая его сегодняшний день) вымысел достаточно часто фигурировал как содержание факта [410].