Лешек Колаковски - Семнадцать или и другие эссе

Можно ли сказать, что государственные механизмы, направленные на помощь жертвам рыночной системы, справедливы? Можно — если мы исходим из того, что каждому «полагаются» средства к существованию, что вопиющая несправедливость — оставить человека умирать от голода, тогда как это можно предотвратить. А если нельзя? если тысячи людей гибнут голодной смертью в результате гражданской войны или распада всех социальных структур? Тогда слово «справедливость» теряет смысл.

Невозможно определить понятие «справедливости» и таким образом, чтобы за каждое «доброе дело» люди получали взамен некий его эквивалент. Действительно, когда я даю монету нищему или жертвую какую-то сумму благотворительной организации, я не ожидаю ничего взамен. Относиться к равным одинаково, а к неравным — неодинаково, но в каждом случае пропорционально существующей разнице, — этот аристотелевский принцип сам по себе неплох, но во многих случаях недостаточен. Например, в соответствии с нашими сегодняшними представлениями, все люди должны быть равны перед законом. Но тогда и применение закона не может быть избирательным. Например, если закон по-разному поступает с разными людьми (скажем, одних карает за преступления, других награждает за заслуги, не предоставляет некоторых прав несовершеннолетним, обеспечивает определенные привилегии инвалидам), то он может делать это лишь тогда, когда с каждым, кто подпадает под данную категорию, будут поступать одинаково. Поскольку мы неизбежно живем в людском коллективе (этот пункт особо подчеркивает Роулс [2] Джон Роулс — американский философ, автор классического труда «Теория справедливости» (1971) — Пер. , автор трактата о справедливости, наиболее широко обсуждавшегося в течение последних десятилетий), то участвуем и в защите коллективных интересов, а это возможно лишь тогда, когда каждый признаёт, что у других членов общества есть такие же цели и интересы, как у него самого, и что они имеют точно такое же право добиваться своих целей и защищать свои интересы.

Другими словами, основа справедливого общественного устройства — признание взаимообязующего характера любых требований и прав. Если нет этого равноправия интересов, общество распадается. Но не могу ли я сказать сам себе: не нуждаюсь я ни в каком вашем равноправии, я сам забочусь о собственных интересах, с другими не считаюсь и стараюсь лишь, чтобы меня не схватили за руку, когда я сделаю что-либо недозволеннное? Действительно, можно выбрать такой способ поведения, и многие именно его и выбирают, не особо вдаваясь в размышления о сложностях понятия справедливости. Можно-то можно, но уж если меня поймают и накажут, то тогда я не могу жаловаться, что страдаю несправедливо.

Итак, справедливый порядок вещей основан на молчаливом общественном договоре. Чего же требует окружение, когда побуждает меня вести себя «по справедливости»? Надо полагать, именно того, чтобы я признал, что такой неписаный договор существует и что в конечном итоге это мне самому на пользу, хоть, может, я и желал бы пользоваться всяческими привилегиями и не считаться с другими людьми. Задумаемся, однако, над следующим: в таком понимании справедливость уже перестает быть осуществлением правила «каждому — то, что ему причитается». Отпадает сама необходимость предполагать, что кому-то что-то причитается; мы не обязаны даже говорить о морали, о том, что этично, а что нет, — достаточно признать, что если люди соглашаются признать равноправие своих взаимных притязаний, вытекающих из эгоистических интересов, то это обеспечивает вполне сносный и стабильный порядок. Понятие справедливости как добродетели становится в этом случае ненужным. Мы предполагаем, что интересы людей вступают между собой в конфликты и что тех благ, к обладанию которыми люди стремятся, на всех все равно не хватит. В таком подходе нет никакой метафизики справедливости, никаких естественных нормативных предписаний, никакого пафоса Антигоны, никаких заповедей и запретов, ниспосланных нам Самим Богом.

Однако люди всегда и во всем доискивались подоплеки, хотели верить в некий естественный порядок вещей или же в голос, доносящий- ся с небес и возвещающий нам, что мы должны делать, чтобы поступать по справедливости. А для этого недостаточно как признания взаимности притязаний, так и позитивного права. Нетрудно представить себе, что я могу поступать несправедливо, не нарушая закона, и а иногда и справедливо, этот же закон преступая. Существуют такие связи между людьми, которые не регулируются правовыми установлениями (хотя сегодня государства стремятся все больше и больше расширить сферу действия права), но в которых находит себе применение идея справедливости. Вне сомнения, идея справедливости не может требовать, чтобы я относился ко всем людям одинаково, никак не выделяя близких, друзей, любимых. Так способно поступать только бессердечное чудовище. Я имею полное право предоставлять различным людям привилегии в зависимости от собственных возможностей и склонностей (признавая, что так имеет право поступать каждый), если только речь не идет о таких контактах, где от меня что-то требуется самим законом, руководствующимся принципом беспристрастности. Что ни говори, но мы считаем неправильным, чтобы судья или присяжный заседатель участвовал в процессе, где на скамье подсудимых сидит его брат, или чтобы профессор принимал экзамен у собственной дочери. Иначе говоря, мы предполагаем (по-видимому, не без оснований), что каждого можно заподозрить в том, что он при возможности предоставит людям, к которым неравнодушен, не полагающиеся им привилегии.

Но если мировой дух на самом деле чего-то от нас ожидает, то вовсе не справедливости, а доброжелательного отношения к ближним, дружбы и милосердия, то есть таких качеств, которые никак из справедливости не вытекают. В этом, как учит нас христианское вероучение, мы уподобляемся Самому Богу — ибо Бог чаще всего поступает с нами не по правилам справедливости, а без всяких правил, движимый любовью. Действительно, говорит нам христианство, никто не может обладать такими заслугами, чтобы по справедливости заслужить себе вечное спасение. Достаточно высказать это утверждение, чтобы признать, что это очевидная истина. Приверженцы крайних течений в христианстве, ведущих свое начало от Августина, утверждали даже, что если бы Бог правил миром по справедливости, то все мы без исключения попали бы в ад, ибо все заслуживаем вечных мук. Но если даже не и соглашаться с подобной крайней точкой зрения, то простой здравый смысл подсказывает нам, что вечное спасение не может быть справедливым вознаграждением за наши, пусть даже самые выдающиеся, но все же конечные заслуги. Итак, Бог не справедлив, но милосерден. Так будем же и мы такими, как Он, не слишком заботясь о справедливости, — совет, если вдуматься, совсем неплохой.