Олег Поль - Остров Достоверности

18. Символ мы истолковываем помощью аналогии, подыскивая для него значение из собственного опыта. Приписывая другим монадам только такие переживания, к каким способны сами, мы познаем в других монадах те способности или силы, — эти слова равнозначущи, — которыми обладаем сами. Поэтому закон познания монад можно выразить так: монада знает другие монады лишь в отношении одинаковых сил. Хотя закон этот найден нами размышлением по поводу познания через аналогии, однако он обладает всеобщей значимостью, независимо от того, познает ли монада монаду через чувственную символику, или иным путем. В самом деле, пусть некоторая монада А обладает определенной силой, т. е. способностью, которой не обладает В. Тогда монада В если и может получить знание об этой силе, то только формальное, в виде утверждения о существовании чего-то неведомого. Для реального же знания, монада В должна хоть на мгновение пережить силу, как свою.

19. Познание монады по этим рассуждениям сводится к познанию ее способностей или сил. Но тогда встает вопрос: полное ли это познание? Может быть, в монаде есть еще что-нибудь, кроме сил? Обратившись к самонаблюдению, каждый из нас находит в себе понятие некоторого средоточия, к которому он относит все силы. Этот центр он полагает неизменным при смене сил и обозначает словом «я». Сущность такого центра, как было упомянуто выше, всегда представляла труднейшую задачу для философов. Некоторые, как например, Фихте, считали этот центр лишь суммой сил; другие просто считали его удобной фикцией. Были и более сложные учения. Здесь мы не станем вдаваться в исследование о «я», так как еще не дошло до того дело, но заметим, что монада немыслима без такого, — хотя бы идеального, т. е. чисто мысленного, — центра, так как иначе нет основания объединять ряд сил, как относящихся к одной монаде. Понятие этого центра заключено в самом понятии монады, ибо только благодаря ему она есть определенная единица, остающаяся тождественной самой себе при смене своих сил. Поэтому-то и самая монада может быть определена, как живой центр сил.

20. Сознаваемые каждым из нас представления локализуются в пространстве, которое по отношению к ним является средой. В этой среде не только располагаются вещи, но к ней также мы относим слышимые звуки, запахи, относительно нее определяем свои действия. Всякая монада, поскольку она познает другие монады символически, имеет среду. Нет надобности, чтобы эта среда была сходна с моей или твоей, даже более того, мы вообще ничего не знаем о чужой среде. Возможны среды разных видов и разных совершенств. Впоследствии мы увидим, что всякая монада имеет среду, т. е. область символов, через которые она познает другие монады; пока же ясно, что по крайней мере многие монады имеют среды и несомненно все могут иметь.

Также удобно нам, будет отложить решение вопроса о том, соответствует ли число сред числу монад или возможно, что одна среда имеет более одного центра, иначе говоря, одна среда как бы окружает несколько монад, — потому что то, или иное решение не повлияет на ход рассуждений. Если бы даже все монады имели одну общую среду, то это было бы все равно, как если бы каждая имела свою среду, причем все были бы одинаковы и лишь отличны точкой зрения.

21. Мы различили в живом множественность монад, а в каждой монаде различили центр и силы. Теперь мы опознали в живом известное положительное содержание, в отношении которого возможно дальнейшее исследование. Предстоит найти путь к исследованию неживого, для чего надо найти какие-либо положительные определения его. В этом может помочь различение понятий субъекта и объекта. Монада есть субъект своих переживаний. Неживое же не может быть субъектом, так как в понятие субъекта включено определение «живой». Неживое есть не-субъект. Но не-субъект непременно должен быть чьим-либо объектом, так как даже уже простым полаганием его в качестве особого сущего, не тождественного ничему из известного нам, мы предполагаем, что это сущее есть объект нашего знания. Как бы мало ни было знание, оно все же сказывает нечто о своем объекте, хотя бы то, что он существует и непознаваем. Таким образом, раз уже я говорю о неживом, оно есть мой объект. Этого не надо понимать в том смысле, что неживое есть исключительно объект и не может существовать независимо от мыслящего его субъекта. Это означает только то, что все неживое, поскольку кто-либо о нем мыслит или говорит, т. е. вообще указывает на него, есть его объект.

22. При этом заметь, что монада может быть нашим объектом, но монада кроме того есть субъект, лишь для других монад она — объект. Неживое же, хотя и может войти в чье-либо поле знания и стать объектом, но никак не может стать субъектом. Благодаря этому определению нетрудно заметить, что к неживому принадлежат среды монад, так как они суть совокупности представлений, а представления не живы. Слово «среда» здесь употреблено в широком смысле, не только, как пространство, но и как все, что в нем обретается и к нему относится. Значит, для тебя средой будет в данное мгновение обстановка, в которой ты находишься, и эта книга, которую ты держишь в руках, и все доносящиеся к тебе звуки, запахи, дуновения тепла или холода. Но не будут средою твои мысли и чувства, так же как и мысли и чувства всех тех существ, которые ты познаешь через совокупность символов, каковой является среда.

23. Теперь надо установить, исчерпывает ли область неживого средами монад, или она содержит и не-среды. Так как среды суть совокупности всех чувственных представлений, то, если нечто неживое не входит в среду, оно очевидно есть некий чистый объект, лишенный всяких чувственных качеств. В случае, если таковой существует, открываются две возможности: либо он способен действовать на монады, либо не способен. Рассмотрим обе возможности отдельно. Первая при ближайшем рассмотрении отпадает, так как можно считать очевидным, что нечто, не имеющее с другим ничего общего, не может и действовать на него. Поэтому остается думать, что непредставляемое неживое не может действовать на монады. Но в таком случае, оно совершенно неинтересно для нас, так как не имеет никакого отношения ко вселенскому спасению, ни положительного, ни отрицательного. Познание таких объектов, если предположить их существование, — а мы не имеем к тому никаких данных, — явилось бы пустым любопытством. Они безразличны для нас и потому должны быть исключены из рассмотрения. Конечно, мыслимо существование хоть целых миров неведомых сущностей, не вмешивающихся в жизнь живых существ. Но поскольку эти сущности, с одной стороны, не причиняют живым существам страдания, и, с другой стороны, не могут служить для них спасительным пристанищем, мы должны полагать их несуществующими. Предмет, лишенный всяких чувственных качеств и не имеющий своей жизни, практически неотличим от чистого ничто. Если мы рассуждаем об этом, то лишь из стремления к философской добросовестности, чтобы не оставить неясных мест в пути мысли. Итак, мы имеем право признать, что не существует ничего, кроме живых центров сил или монад и неживых сред, в которых даются символы монад. Основание достоверности существования первых выражается в формуле «мы существуем», что же касается до вторых, то удобнее будет вышеприведенную слишком общую формулу «нечто данное моему сознанию существует» заменить формулой «мои представления существуют».