Юлиус Эвола - Восстаие против современного мира

В тесной связи с изложенным до этого момента кругом идей находится тот смысл, который закон и государство имели в глазах человека Традиции.

В принципе, в качестве предпосылки традиционного понятия закона следует указать трансцендентный реализм. Понятие закона имеет сокровенную связь с истиной, реальностью и устойчивостью, присущих «тому, что есть», особенно в арийских формулировках —в Ведах понятие puma часто имеет тот же смысл, что и дхарма , и используется для обозначения не просто порядка в мире, мира как порядка ( κόςμος ), но переходит на более высокий план, обозначая истину, право, реальность, тогда как его противоположность анрита означает ложное, несправедливое, нереальное. [87] [87] F. Spiegel, Die arische Periode und ihre Zustände , Leipzig, 1887, pp. 139 и далее. Мир закона и соответственно государства равнозначен миру истины и реальности в высшем смысле.

Естественным следствием этого становилось то, что для традиционного человека всякий разговор о законах и требование их соблюдения, если они имели чисто человеческое происхождение —индивидуальное или коллективное —представлялись чем-то совершенно неведомым и даже нелепым. Любой закон, объективно считающийся таковым, должен был иметь «божественный» характер: если его признавали таковым, тем самым признавая и его происхождение из нечеловеческой традиции, то авторитет этого закона был непререкаем, он расценивался как нечто непоколебимое, непреклонное и неизменное, не допускающее обсуждения; любое нарушение закона представляло собой не столько преступление против общества, сколько, прежде всего, имело характер богохульства, святотатства ( ασέβεια ) —действия, предопределяющего духовную судьбу самого виновника и тех, с кем он был социально связан. Вплоть до Средневековья мятеж против власти и имперского закона считали религиозной ересью, а мятежников —еретиками, врагами собственной природы, восставшими против закона самого своего естества. [88] [98] Бундахишн , XXX, 10 и далее; Яшты , XIX, 89-90. Тех, кто нарушал законы касты в том смысле, о котором речь пойдет чуть далее, в арийской Индии сострадательно называли павшими—теми, кто пал. Полезность такого закона в современном понимании, то есть как материальной общественной пользы, никогда не служила истинным критерием: конечно, эта сторона также учитывалась, однако ее считали второстепенной или дополнительной. Кроме того, существует полезное и полезное, и понятие пользы, которое служит современному человеку последней инстанцией в материальном смысле, традиционно имело значение средства, которое оправдывалось служением более высокой цели. Но повторим, что чтобы быть полезным в указанном смысле, требовалось, чтобы закон был чем-то большим, нежели простыми изменчивым порождением человеческой воли. Если его власть была установлена свыше, это удостоверяло его пользу и действенность, включая те случаи, когда опыт в самом грубом и непосредственном аспекте не подтверждал этого и даже с некоторой точки зрения опровергал его пользу, поскольку «сложны и неуловимы изгибы Небесного Пути». Так в традиционном мире система законов и обрядов всегда была связана с божественными законодателями или с посредниками божественного, в которых в различных формах проявляет себя, в зависимости от конкретной земли и народа, «Владыка центра» в указанной функции «царя справедливости». И даже в поздние времена, после введения принципа голосования, формально традиция частично сохранялась, так как решение народа не всегда считалось достаточным, и для того, чтобы новые законы вошли в силу, требовалось одобрение первосвященников и благословение богов [89] [89] См. N. D. Fustel de Coulanges, La Cité antique , Paris, 1900, p. 365, 273-7,221, 376: «Города не требовали, чтобы институты, которые они принимали, были полезными: эти институты были приняты из-за религии. Изначально высшим законом, на котором основывался общественный порядок, был не собственный интерес, а религия». Вплоть до Фридриха II мы находим идею о том, что законы, которым подчиняется сам император, исходят не от людей, а от самого Бога (см. А. De Stefano, L 'idea impériale , cit., p. 57). .

Кроме того, поскольку законы и учреждения были даны свыше, то, как таковые, в рамках всякого подлинно традиционного устройства общества они были устремлены ввысь. Политическое, экономическое и общественное устройство, создаваемое во всем лишь для временной жизни, свойственно исключительно современному миру, то есть миру антитрадиционному. С точки зрения Традиции смысл и конечная цель государства были в некотором роде трансцендентными, не ниже тех, на которые позднее притязала католическая церковь на Западе: государство было явлением высшего мира и путем в него. Само слово «государство» (лат. status , от греч. ίοτάναι «оставаться»), если даже эмпирически и ведет свое происхождение от той формы общественной жизни кочевых племен, которая складывалась у них на постоянной стоянке, тем не менее, может отражать и высший смысл, свойственный порядку, нацеленному на иерархическое соучастие в духовной «устойчивости», в противоположность временному, неустойчивому, изменчивому, хаотическому и партикуляристскому характеру, присущему натуралистическому существованию; [90] [90] Г. Берль ( Н. Berl, Die Heraufkunfl des fünften Kastes , Karlsruhe, 1931, p. 38) привел аналогичную интерпретацию немецких слов: Stadt —город, Stand —класс или каста. то есть порядку, являющемуся практически действенным отражением мира бытия в мире становления, что подтверждают уже упомянутые ранее слова из ведического царского посвящения: «Незыблем весь мир живущих и столь же незыблем этот царь людей». Поэтому с традиционными империями и государствами нередко связывали символы «центральности» и «полярности», которые, как мы уже видели, связаны с архетипом царственности.

Так, древнекитайская империя носила имя « Срединной империи » —места, которому в древнейших скандинавских памятниках соответствует Мидгард, также имеющий значение центрального места, середины мира ; точно так же имперская солнечная столица инков называлась Куско, что, по всей видимости, переводится как «пуп» (в смысле центра) земли, и то же значение можно найти в символическом названии Дельф, центра дорической цивилизации. Аналогичные ссылки можно с легкостью отыскать и во множестве других традиций, повествующих о древнем смысле государств и традиционных организаций. В общем, уже в доисторическое время символизм «священных камней» отражает те же идеи, а поклонение камням порождено преимущественно фантазией современных исследователей. Омфалос , священный камень представляет собой непросто символическое изображение формы мира; [91] [91] W. Н. Roscher, Omphalos , Leipzig, 1913. его смысловое происхождение от греческого слова «пупок» отсылает, в частности, как уже было сказано, к идее «центра», «точки устойчивости», что связано в том числе с так называемой сакральной географией : так, «священный камень», как предмет обряда, нередко и не случайно помещался в избранное место, являющееся центром традиции, связанной с определенным историческим циклом или народом, и, как правило, играл роль «небесной первоосновы», как то было с камнями, упавшими «с неба», то есть с метеоритами. [92] [92] См. R. Guenon, Le Roi du monde , cap. IX. В связи с этим можно вспомнить lapis niger (черный камень) древнеримской традиции и the stone of the destiny —вещий камень, также имевший черный цвет в кельтско-британской традиции, который ценили за приписываемую ему способность указывать законных королей. [93] [93] J. L. Weston, The Quest for the Holy Grail , London, 1913, pp. 12-13. Это тот же круг идей, согласно которому у Вольфрама фон Эшенбаха Грааль как таинственный «божественный камень» обладает властью выявлять тех, кто достоин носить королевский сан. [94] [94] См. J. Evola , IlMistero del Graal , cit., § 15. Наконец, отсюда становится понятен смысл символического испытания, которое состояло в способности извлечь меч из камня (Тезей в Элладе, Сухраб в Персии, король Артур в древней Британии и так далее).