Юлиус Эвола - Восстаие против современного мира

Однако необходимо обратить внимание на то, что символизм «женщины» в отдельных случаях может приобретать отрицательное «гинекократическое» значение, о чем мы будем говорить более подробно в дальнейшем (см. гл. 27), отличное от того, каковым он обладал в рыцарской традиции, где он был связан с «духовным мужеством», о чем мы говорили ранее, рассматривая отношения между царем и священником. Постоянное, настойчивое использование женских образов, свойственное эпохам героического типа, на самом деле означает только одно —даже перед лицом силы, способной даровать рыцарю или герою просветление и вывести его на сверхчеловеческий уровень, образцовым поведением для него является активная и утверждающая позиция по отношению к женщине, каковая в любой нормальной культуре является естественной для настоящего мужчины. Именно эта «тайна» в более или менее скрытом виде присутствует в средневековой рыцарской литературе, что отчасти связано также с так называемыми «Судами Любви»; например, достаточно вспомнить тот глубочайший смысл, который вкладывался в одну из наиболее часто обсуждаемых тем относительно того, кому должна отдавать свое предпочтение «дама» — «монаху» или рыцарю. [269] [269] См. A. Ricolfi ( Studi sut Fideli d'Amore , cit., p. 30), который демонстрирует, что «в XIII веке божественный ум, как правило, является женским, а не мужским»; это Мудрость, знание или «наша мадонна Интеллигенция»; хотя в некоторых образах символ, связанный с активностью, относится к мужчине (стр. 50-51). Это отражает идеал, соответствующий как раз правде «воина», а не «монаха». Точно так же встречающиеся в некоторых рыцарских кодексах заявления о том, что рыцарь, выступающий в своем почти священническом качестве или непосредственно как «небесный рыцарь», имеет право на всех чужих женщин, включая даже женщину своего суверена —естественно, если сумеет доказать, что он сильнее, —что само обладание «дамой» автоматически вытекает из его победы, [270] [270] См. Е. J. Délécluze, Roland ou de la chevalerie , Paris, 1845, vol. I, pp. 132-133. имеют эзотерический аспект. Здесь можно сослаться на то, что мы уже говорили ранее, рассматривая легенду о Немийском царе.

Здесь мы выходим на уровень реального жизненного опыта, так что не стоит думать, что речь идет исключительно об абстрактных символах, никак не связанных с практикой. В частности, в книге «Метафизика пола» мы уже касались тех случаев, когда в реальной женщине пробуждается «инициатическая женщина» или «тайная женщина», а эрос, любовь, секс понимаются и используются в соответствии с их реальными возможностями для достижения трансцендентности, на что указывают многие традиционные учения, что позволяет выделить их в качестве особого пути, ведущего к действенному снятию границ «Я» и достижению сопричастности к высшим формам бытия. На этом, пожалуй, можно остановиться.

Рассеянные и материализованные фрагменты древнего символизма встречаются и в других случаях. Социальный престиж рыцарства, тесный союз между рыцарем и его конем, который доходит до того, что первый поровну делит со вторым и опасности, и славу, и ритуально теряет свой статус, если позволяет выбить себя из седла —все эти моменты также выходят за рамки чисто материального аспекта и связаны с древним символизмом коня. [271] [271] См. V. Е. Michelet, Le secret de la chevalerie , Paris, 1930, vol. I, pp. 8-12. Действительно, крылатый конь, возносящийся в небеса, которого в качестве испытания должны оседлать божественные герои, фигурирует в известных мифах о Персее и Беллерофонте. Этот символизм еще более прозрачен в платоновском мифе, где способность разрешить противоречие между белым и черным конем, в котором душа выступает в качестве возничего, решает ее посмертную судьбу; [272] [272] Платон, Федр , 264b. можно вспомнить также миф о Фаэтоне, которого привела к гибели ретивость его скакуна, стремящегося достичь Гелиоса. Конь, традиционно связанный также с Посейдоном, богом водной стихии, в частности, является символом стихийной силы жизни; а его связь с Марсом —другим конным богом классической античности —делает его олицетворением той же силы, но уже в аспекте воинского начала. Это проясняет также смысл двух символических представлений, которые в данном контексте имеют особое значение. В первую очередь, речь идет о некоторых классических представлениях, в соответствии с которыми «героизированная», то есть преображенная душа, изображается как всадник или в сопровождении коня. [273] [173] См. J. Evola, La Traditione ermetica , 1931. Несмотря на то, что царь мог зваться «сыном солнца» или «сыном небес», это не противоречит вышеизложенным воззрениям, так как подобные идеи не отсылают к идеям креационизма и дуализма. Скорее эти воззрения отсылают к идее происхождения (то есть «преемственности») того же влияния, духа или эманации. Агриппа заметил ( De occulta philosophia , III, 36), что это похоже на «недвусмысленное порождение, в котором сын похож на отца во всех отношениях, и будучи порожден согласно человеческому роду; он таков же, как тот, кто породил его». Во-вторых, речь идет о так называемом Калки-аватаре, который, согласно индоарийской традиции, в образе белого коня станет олицетворением силы, должной положить конец «темному веку», уничтожив злодеев и, в частности, млеччхов , каковые являются никем иным, как выродившимися и отлученными от сакрального начала воинами; [274] [274] Вишну-пурана , IV, 24; IV, 3. вопреки им, приход Калки-аватары приведет к восстановлению изначальной духовности. Развитие этих символических сюжетов можно без труда проследить в римском мире, и от него вплоть до рыцарского Средневековья.

С относительной и исторической точки зрения элемент европейской рыцарской аристократии формально институализировался обрядом возведения в рыцарское звание, окончательно закрепившимся к XII в. После двойного семилетнего срока служения господину, который длился от семи до четырнадцати и от четырнадцати до двадцати одного года, за время которого кандидат должен был доказать свою преданность, верность и отвагу, он проходил обряд посвящения, как правило, совершаемый на Пасху или на Троицу, [275] [275] См. Gautier, La chevalerie , cit., p. 251. В праздник Пасхи —день, несомненно выбранный не произвольно, еще задолго до христианства, —многие народы праздновали обряд «нисхождения огня», что очевидным образом свидетельствует о его связи с различными традициями «солнечного» типа. Говоря о двух семилетних сроках, проходимых кандидатом на посвящение в рыцари, стоит напомнить, что тому же ритму следовали при воспитании в Греции (см. Платон, Алкивиад , I, 121e; Аксиох , 366d), что было не лишено глубоких оснований, так, согласно традиционному учению, число семь отражает ритмы развития сил, действующих в человеке и в природе. то есть в праздничные дни, прямо связанные с идеями воскрешения или «нисхождения Духа». Этому предшествовал период поста и покаяния, затем символического очищения в купальне, после которых —как пишет Реди — «для этих рыцарей... начиналась новая жизнь с новыми обычаями». За этим посвящением —или иногда после него —следовало «бдение с оружием»; посвящаемый проводил ночь в храме, стоя на ногах или на коленях (садиться хотя бы на мгновение было запрещено), моля Бога о помощи в обретении тех качеств, которых ему недоставало, чтобы стать полноценным рыцарем. Как бы то ни было, после ритуального омовения рыцарь, по примеру древних, посвящаемых в таинства, надевал белые одежды, символизирующие обновление и очищение его естества; [276] [276] О символизме омовения уже говорилось, что в соответствии с некоторыми ритуалами именно «женщина» (дама» «раздевала» и препровождала рыцаря в купальню. В дальневосточной традиции надпись на царской купальне гласит: «Обновляйся полностью ежедневно —делай это снова и снова, всегда» ( Да сюэ , II, 1). иногда к этому добавляли еще два предмета одежды: черный как напоминание о растворении смертной природы и красный в память о ждущих его подвигах, ради совершения которых он при необходимости должен быть готов пролить свою кровь. [277] [277] Эти три цвета, иногда отраженные символизмом трех одежд (например, у Бернара Тревизанского), стоят в центре герметического Царского искусства и имеют то же значение, что и три стадии инициатического палингенезиса (возрождения): «красному» соответствуют «Огонь» и «Солнце». Наконец, освящалось положенное на алтарь оружие, что служило окончанием обряда: считалось, что неофит получил определенное духовное влияние, должное поддерживать «новую жизнь» в рыцаре, возведенном в сан и ставшем членом вселенского ордена. [278] [278] См. L. Gautier , La chevalerie , cit., pp. 288-299; G. De Castro, Fratellanze segrete , cit., pp. 127-129; С. Menustrier , De la chevalerie ancienne et moderne , Paris, 1683, с 1, p. 21 и далее. Использовались также слова «пощечина» и «подзатыльник», и если термин adouber (φρ. «посвящение в рыцари», дословно «зачеканить», «заклепать» — прим. перев .) по отношению к рыцарскому посвящению происходит от англосаксонского dubban —«наносить удар», и связан с сильным ударом, который получал рыцарь от посвящающего его, то его можно рассматривать как ритуальное «умерщвление» —нередко описываемое также с точки зрения христианских моральных понятий (см. Е. J. Délécluze, Roland , cit., vol. I, pp. 77-78) —которое должна претерпеть человеческая природа рыцаря, чтобы достичь сопричастности высшей природе. На тайном языке «Верных Любви» говорили, соответственно, о «ране» или «почти смертельном ударе», нанесенном «Любовью» или созерцанием «Дамы». На Средневековье приходится расцвет литературы, в которой все оружие и все предметы рыцарского облачения трактуются как символы духовных или этических качеств, которые должны служить ему материальным напоминанием об этих добродетелях, связывая всякое совершенное им действие вовне с внутренним действием.