Юлиус Эвола - Восстаие против современного мира

Аскеза занимает идеальное промежуточное положение между уровнем непосредственного олимпийского царского и инициатического превосходства и уровнем обряда и дхармы . Кроме того, она демонстрирует два аспекта —две характеристики, которые можно рассматривать как черты традиционного духа в общем. Первым аспектом аскетического пути является действие , понимаемое как героическое действие; вторым — аскеза в узком смысле слова, отсылающем в первую очередь к пути созерцания. В более поздние времена некоторые цивилизации, уже ушедшие от полноценных традиционных форм, в той или иной степени вдохновлялись одним или другим из этих двух полюсов. Позже мы увидим, какую роль оба аспекта играли в динамике исторических сил, в том числе в связи с этническим и расовым фактором.

Чтобы понять дух аскетической традиции в его чистом виде, необходимо оставить в стороне смыслы, которые термин «аскеза» приобрел в мире западной религиозности в поздние времена. Двумя фундаментальными человеческими способностями являются действие и знание : в обеих областях возможна интеграция, способная стереть человеческие ограничения. Созерцательный аскетизм состоит в интеграции познавательной способности, достигнутой благодаря отстранению от чувственной реальности, с нейтрализацией индивидуальной рассудочной способности и с постепенным освобождением ядра сознания от обусловленности, ограничений и необходимости какого-либо определения —как реального, так и потенциального. После уничтожения таким образом всех отходов и помех — opus remotionis —причастность к высшему миру принимает форму видения или озарения. Эта вершина аскетического пути в то же время представляет собой начало поистине постоянной аскезы, реализующей состояния бытия, превосходящие человеческое. В этом отношении сущностные идеалы аскетического пути —это универсальное как знание и знание как освобождение.

Аскетическая отстраненность, свойственная созерцательному пути, подразумевает «самоотречение». В этом отношении необходимо заранее сказать о недоразумении, вызванном низшими формами аскетизма. Самоотречение имело разные смыслы в высших формах древнего и восточного аскетизма с одной стороны, и в большей части западного и христианского аскетизма —с другой. Во втором случае самоотречение часто принимало характер подавления и «умерщвления плоти»; христианский аскет отстраняется от объектов желания не потому, что у него больше нет желаний, но с целью умертвить свою плоть и «избежать соблазна». В первом же случае самоотречение проистекает из естественного отвращения к объектам, которые обычно являются привлекательными и желанными, то есть из того факта, что аскет стремится к чему-то такому, что мир обусловленного существования не может ему даровать. В этом случае к самоотречению ведет естественное благородство желания, а не внешнее вмешательство, стремящееся грубо обуздать, подавить и умертвить способность желать. Эмоциональный момент, даже в своих наиболее чистых и благородных формах, встречается только на первых уровнях высшей формы аскезы; впоследствии он поглощается интеллектуальным огнем и незамутненным великолепием чистого созерцания.

В качестве типичного примера созерцательного аскетизма можно привести первоначальный буддизм —как потому, что он представлял собой чистую систему техник, в которой отсутствовал «религиозный» элемент, так и потому, что пронизывающий его дух далек от всего того, что можно было бы вообразить об аскетизме. Прежде всего, буддизм не знает никаких «богов» в религиозном смысле этого слова: боги —это силы, которые, как и человек, нуждаются в освобождении, и, таким образом, «пробудившийся» превосходит как людей, так и богов. В буддийском каноне говорится, что аскет освобождается не только от человеческих, но и от божественных уз. Во-вторых, согласно исходной форме буддизма моральные нормы являются простыми инструментами на службе объективной реализации надындивидуальных состояний. От всего, принадлежащего миру «веры» и связанного с эмоциональным моментом, необходимо воздерживаться. Фундаментальным принципом метода является «знание»: обратить знание нетождественности Себя чему-либо другому (будь то «Всё» или теистически понимаемый мир Брахмы) в огонь, который стремительно пожирает любое иррациональное отождествление с чем-либо обусловленным. Финальный исход, кроме негативного обозначения ( нирвана как «прекращение беспокойства»), в полном соответствии со спецификой пути выражается как «знание» —это бодхи то есть знание в высшем смысле сверхрационального прозрения или освобождающего знания, как в «пробуждении» ото сна, обморока или галлюцинации. Едва ли стоит говорить, что это не эквивалентно угасанию силы или чему-либо подобному растворению. Растворить узы означает не раствориться самому, но стать свободным. В буддийском каноне очень часто встречается образ того, кто освободился от любых оков, человеческих или божественных, в высшей степени независимого и идущего куда он пожелает. Этот образ сопровождается всеми видами символов мужественного и воинского характера наряду с постоянными и явными отсылками не к небытию, а к чему-то высшему по отношению как к бытию, так и к небытию. Будда, как известно, принадлежал к древнему роду арийской воинской знати, и его доктрина —представляющая собой «доктрину знати, недосягаемую для простолюдинов» —сильно отличается от какого-либо мистического эскапизма. Напротив, она пронизана чувством превосходства, ясности и духовной неукротимости; сам Будда — «свободный», «познавший», «высочайший», «повелитель», путь которого не знаком «ни людям, ни духам, ни богам», «Величайший, герой, великий победоносный пророк, бесстрастный, Господин возрождения» —в оригинальных текстах называется «Пробужденным». [340] [340] См., например , Маджима-никая , IV, 9; X, 8, и, в общем, нашу работу La dottrina del risveglio , cit. Как мы уже сказали, буддистское самоотречение имеет мужской и благородный характер и продиктовано силой, которая обусловлена не нуждой, а волей к преодолению нужды и к воссоединению с абсолютной жизнью. И когда современные люди, которым известна только жизнь, смешанная с не-жизнью, которая в своем беспокойстве являет иррациональные черты подлинной «одержимости», слышат упоминание о состоянии «Пробужденного» (нирване), то есть об угасании одержимости, соответствующей «большему, чем жизнь», сверх жизни, они не могут не отождествлять ее с «ничем»: ибо для одержимого не-одержимость ( нирвана ) обозначает отсутствие жизни, ничто. По этой причине только естественно, что современный дух отнес ценности всякой высшей аскезы к «преодоленным» вещам прошлого.