Василий Джелдашов - Карлос Кастанеда. Расколотое знание

«Чувство собственной важности делает человека безнадёжным: тяжёлым, неуклюжим и пустым. Человек знания должен быть лёгким и текучим» (К-2).

«На Востоке существует традиция, по которой человек не имеет права обнаруживать не только своё плохое настроение, но и горе, печаль. Эта традиция предписывает во всех случаях сохранять приветливое выражение лица, чтобы не обременять других людей своими заботами и переживаниями.

Но с другой стороны, всем известно, что постоянно выраженная в словах и поведении бурная жизнерадостность, экзальтированность в проявлении своих чувств, даже положительных, также угнетающе действует на окружающих людей, утомляя их и вызывая часто раздражение». ( Дубровина. ) Не это ли – чувство собственной важности – заставляет нас так относиться к окружающим; другими словами – я лелею твоё чувство собственной важности, ты – моё, в чём бы эти наши чувства ни проявлялись. Но заботиться о «красоте» своих чувств и эмоций, бросая их в топку чувства собственной важности, – не есть ли это занятие глупое, бесперспективное и бессмысленное?

Ещё – необходимо быть смиренным. Но не так, как того требует мораль или религиозные предписания. А так, как это предписано необъятностью под именем – Путь Знания.

«Уверенность в себе воина и самоуверенность обычного человека – это разные вещи. Обычный человек ищет признания в глазах окружающих, называя это уверенностью в себе. Воин ищет безупречности в собственных глазах и называет это смирением. Обычный человек цепляется за окружающих, а воин рассчитывает только на себя. Разница между этими понятиями огромна. Самоуверенность означает, что ты знаешь что-то наверняка; смирение воина – это безупречность в поступках и чувствах.

Воин берёт свою судьбу, какой бы она ни была, и принимает её в абсолютном смирении. Он в смирении принимает себя таким, каков он есть, но не как повод для сожаления, а как живой вызов.

Смирение воина и смирение нищего, – невероятно разные вещи. Воин ни перед кем не опускает голову, но в то же время он никому не позволит опускать голову перед ним. Нищий, напротив, падает на колени и шляпой метёт пол перед тем, кого считает выше себя. Но тут же требует, чтобы те, кто ниже его, мели пол перед ним.

Ты любишь смирение нищего. Ты склоняешь голову перед разумом» (К-4). Перед разумом, который к тому же не является нашим, а навязан нам извне.

«Следует быть предельно смиренным и не иметь ничего, что следовало бы защищать, даже свою собственную личность. Собственная личность должна быть защищённой, но не защищаемой» (К-6).

Очень любят «смирение» существующие в цивилизованном обществе мораль и нравственность. Уж что только они не говорили нам о смирении! Но – для чего «смирение»? И зачем смирение, если оно не помогает стать свободным? Подлинное «смирение» не означает, что ты кому-то покоряешься, оно означает, что ты не ставишь себя выше других. Такое «смирение» я понимаю. Как гласит восточная мудрость – «Сиди спокойно на пороге своего дома, и мимо пронесут труп твоего врага».

В «мораль» Пути Знания входит также – быть незаметным, неназойливым, недоступным.

«– Быть недоступным – значит сознательно избегать истощения, бережно относясь и к себе, и к другим, – продолжал он. – Это значит, что ты не поддаёшься голоду и отчаянию, как несчастный дегенерат, который боится, что не сможет поесть больше никогда в жизни, и потому пожирает без остатка всё, что попадается на пути, всех пятерых перепелов! Быть недостижимым – вовсе не означает прятаться или скрытничать. И не означает, что нельзя иметь дело с людьми. Охотник обращается со своим миром очень осторожно и нежно, и не важно, мир ли это вещей (к данному случаю я придумал, как мне кажется, хорошее правило: «Береги вещи, и Вещий Дух будет беречь тебя»; это для тех, кто озабочен единственно накоплением и приумножением богатства и кому жалко расставаться со своей рухлядью, несмотря не заповедь Христа), растений, животных, людей или мир силы. Охотник находится в очень тесном контакте со своим миром, и тем не менее он для этого мира недоступен. Он недоступен потому, что не выжимает из своего мира всё до последней капли. Он слегка касается его, оставаясь в нём ровно столько, сколько необходимо, и затем быстро уходит, не оставляя следов» (К-3).

Нас же настолько приучили погружаться в мир, мы настолько в нём «эмоционируем», что запутались даже в определении самих эмоций. «На самом деле эмоции и чувства обладают самостоятельной ценностью для личности, они важны для человека сами по себе. (Интересно, чем же это они важны?)

Какой бы список эмоций мы ни рассматривали, всегда обнаруживается одна интересная особенность: к любой положительной эмоции – эмоции, которая переживается нами как приятная, – можно подобрать соответствующую или противоположную. (Вот тебе раз! Другой бабушка даст.)

Задача разделить эмоциональные переживания даже на приятные – неприятные, положительные – отрицательные только на первый взгляд кажется простой.

Например, самодовольство. Может быть, оно непосредственно переживается как приятное состояние, но самодовольный человек, для которого это состояние стало характерным, устойчивым, едва ли способен вызвать к себе симпатию». ( Дубровина. ) Другими словами: эмоции не только привязывают нас к миру общения, но это и своеобразный кнут, которым нас хлещут все, кому не лень. Проявил вежливость – получи амикошонство; проявил щедрость – получи неблагодарность; проявил жалость – получи презрение. То есть как вы воспринимаете свою эмоцию и как её в вас воспринимают другие – две большие разницы. Так благо ли открытость и доступность? Даже небольшое размышление о природе и необходимости эмоций убеждает в их абсолютной ненужности в вопросах выживания. Самое большее, на что способны эмоции, – это театр, игра и другие развлечения. Но даже и здесь нельзя позволять эмоциям руководить нашей жизнью!

Да, это Знание не катехизис и в нём нет места для вопросов истины или лжи, которые так беспокоят вечно бодрствующие философские умы.

«Воспоминание о курносом малыше по имени Хоакин заставило меня страдать настолько живо, что я начал плакать. У этого мальчика никогда ничего не было, его родители не могли даже обратиться к врачу, так как у них не хватало денег на лечение, и рука Хоакина так и срослась неправильно. Я заплатил за это всего лишь своими детскими победами. Мне было невыносимо стыдно.