Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

Монтень был, как и Ганди, экспериментатором: он считал, что все следует попробовать хоть раз. «Надо толкнуть дверь, чтобы удостовериться, что она заперта», — говорил он. А что такое смерть, как не самая плотно закрытая дверь? И все же следует ее толкнуть. Не судите о смерти, пока сами не попробуете, говорит он.

Ты о чем вообще, Мишель? Можно репетировать свадьбы, бар-мицвы, собеседования на работу — но не смерть же. Существуют специалисты, занимающиеся смертью и умиранием, но не бывает же профессиональных «умираторов». (Даже моя проверка орфографии такого слова не знает.) Невозможно упражняться в смерти. Или возможно? Монтень умел.

Был 1569 год. Монтень ехал верхом недалеко от дома. Он выбрал послушную, спокойную лошадку. Подобным образом он катался много раз и был уверен, что ему ничто не угрожает. И тут другой ездок на огромной коренастой лошади на всем скаку помчался ему наперерез. «[Он] со всего размаха лавиной налетел на меня и мою лошадь, опрокинув нас своим напором и тяжестью», — вспоминает Монтень.

Рухнув с лошади, он лежал на земле весь израненный, в крови — «лежал колодой, без движения, без чувств». Прохожие не сомневались, что он погиб, но затем кто-то заметил, что он пошевелился. Монтеня подняли на ноги, и из его желудка «вылилось целое ведро крови».

«Мне казалось, что жизнь моя держится лишь на кончиках губ», — вспоминает он. Удивительно, но ни боли, ни страха не было. Он закрыл глаза и начал расставаться с самим собой, словно бы плавно погружаясь в сон. Если это и есть смерть, думал Монтень, то все не так и плохо, совсем неплохо [186] Смертельно раненный пулей наемного убийцы, премьер Израиля Ицхак Рабин тоже произнес что-то подобное: «Не волнуйтесь. Все совсем не плохо. Правда, не так уж и плохо», — и вскоре его не стало. Patrick Cockburn, «Assassin ‘Told Guards Bullets Were Fake’» The Independent, November 8, 1995. .

Друзья отнесли его домой. Увидев свой дом, он не узнал его. Ему предлагали разное лечение, но он отказывался, убежденный, что ранен смертельно. И по-прежнему ни боли, ни страха он не ощущал — лишь «несказанное блаженство». Это, вспоминает он, была бы «очень легкая смерть». Он просто отдавался течению, позволяя себе плавно, не спеша покинуть мир.

Но потом организм начал восстанавливаться — и с восстановлением пришла боль. «Мне показалось, что меня поразила молния и что я возвращаюсь с того света».

Этот случай произвел на Монтеня глубочайшее впечатление. Он задумался — а в самом ли деле мы не можем испытать себя в смерти? Возможно, мы способны обрести такой опыт. Пусть нельзя увидеть саму смерть, но можно «кое-что разглядеть и ознакомиться с подступами к смерти».

В смерти невозможно натренироваться, как, скажем, в шахматах или виноделии. Это не навык. Дело в способе ее мыслить, согласном с природой. «Ничто в природе не бесполезно, даже сама бесполезность», — говорит Монтень. Смерть — не жизненная трагедия: это естественный результат жизни.

Постепенно Монтень начинает видеть в смерти «не катастрофу, но нечто прекрасное и неизбежное», подобное падению с дерева осеннего листа. Лист не думает о том, как ему падать; не стоит и нам. «Не беспокойтесь, что не сумеете умереть: сама природа, когда придет срок, достаточно основательно научит вас этому; она сама все за вас сделает, не занимайте этим своих мыслей».

Точно сделает, Мишель? Надеюсь на это. Она ужасно непредсказуема. Только что радовала нас цветущими вишнями, и вот уже налетел сокрушительный ураган. Я не согласен с принципом «что естественно, то не безобразно». Тараканы — это тоже естественно. Землетрясения — естественны. Волосы в носу — естественны.

Как выглядит хорошая смерть? Обычно (но не всегда) она наступает в конце хорошей жизни. Но немаловажны и детали. Чем меньше драмы, тем лучше. Во времена Монтеня умирающий обычно видел такую картину: «Услуги многочисленной челяди, их заплаканные и бледные лица, комната, в которую не допускается дневной свет, зажженные свечи, врачи и священники у вашего изголовья! Короче говоря, вокруг нас ничего, кроме испуга и ужаса». Современные больничные палаты залиты ярким электрическим светом — никаких свечей. Но врачи и священники никуда не делись. Испуг и ужас тоже на месте.

Самые интимные переживания, связанные со смертью, я испытал, когда умирал мой тесть. Умирал он сначала медленно, потом быстро. Под действием лобно-височной деменции у него развились паранойя и страх. После инсульта он попал в больницу, потом в дом престарелых, а потом, когда отказали почки, — опять в больницу. Мы понимали, что это конец. И врачи понимали. Но никто не готов был это признать. В больничной палате словно бы царил сговор молчания между многими соучастниками. Умирание в наш век овеяно духом притворного непонимания.

Я смотрел, как грудь тестя поднимается и опускается, глаза затуманены морфином, а бесчисленная аппаратура пищит и моргает лампочками. Я сосредоточился на одном из экранов, показывавшем уровень кислорода в крови. Цифры показывали 45, потом 75, потом упали до 40. Я наблюдал за этими колебаниями, словно мое наблюдение помогло бы удержать его в живых. Медицинские технологии успокаивают нас, вводя в некоего рода транс, отвлекая нас. Пока пищат аппараты и светятся экраны — все хорошо.

Монтень бы такого не одобрил. Причем дело не в паллиативном уходе — дело в отрицании. Технологии отдаляют нас от реальности смерти — а эта реальность являет собой природу, не более и не менее. А так как и мы — часть природы, то тем самым мы отдаляемся, бежим и от себя. Аппаратура посылает сигнал — мы бежим. Монтень взглянул бы на мигающие экраны, пищащий аппарат ЭКГ, капельницы — и сразу бы понял, чего не хватает на этой картине. Принятия.

Смерть не исправишь новой жизнью — точно так же как и отчаяние не вылечишь надеждой. В обоих случаях нужно одно и то же: принятие. Именно к этому приходят и Монтень, и Бовуар. Не половинчатое, несмелое — но полное, абсолютное принятие. Да, принятие смерти; но также и принятие жизни и самого себя. Принятие своих достоинств («Говорить о себе уничижительно, хуже, чем ты есть на деле, — не скромность, а глупость») и принятие своих изъянов. Скажем, лености. Нередко Монтень ругал себя за склонность впустую тратить время. И в конце концов понял, как это глупо. «Все мы — великие безумцы. „Он прожил в полной бездеятельности“, — говорим мы. „Я сегодня ничего не совершил“. Как? А разве ты не жил?»

Бытует стереотип, что мужчины не умеют лечиться. И этот стереотип правдив. Заболев, я превращаюсь в большого младенца. Таков же был и Монтень. В отличие от меня, у него была реальная болезнь — почти всю взрослую жизнь он страдал от камней в почках. Монтень проклинал «камень», убивший его отца и угрожавший унести в могилу его самого.