Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

По крайней мере, так мне кажется. А что я знаю?

Знать что-то вдоль и поперек — не обязательно значит относиться к этому свысока. Однако острота восприятия притупляется. Становится трудно видеть красоту того, что вокруг тебя, слышать музыку своего дома. Так и подмывает винить во всем окружающую реальность. Лично я так и делаю. Вашингтонское метро — не чета швейцарскому. Ни тебе видов на Альпы, ни всего прочего. Лишь потная спина слишком близко стоящего попутчика. Меня окружают шопенгауэровские дикобразы с растопыренными иглами, они то ближе, то дальше. То ближе, то дальше. Но если я хоть чему-то научился в своем путешествии — так это тому, что восприятие есть вопрос нашего выбора. Мир — мое представление. Так пусть это будет представление о хорошем!

Выхожу из поезда и иду несколько кварталов пешком. Не прогуливаюсь, как Руссо, не фланирую, как Торо. Моя походка — торопливый шаг жителя пригорода, работающего в центре.

Стоя на перекрестке, жду сигнала для пешеходов. Выдержать двадцать секунд без внешних стимулов я никак не могу, поэтому лезу за смартфоном. Одно неловкое движение (я не был внимателен!) — и телефон вываливается из рук прямиком на тротуар, экраном вниз. Ах ты пропасть!

Экран, разумеется, разбился. В левом верхнем углу — эпицентр, из которого паутиной расходятся трещины. Торчат острые стеклышки.

Пытаюсь написать жене, но меня хватает лишь на несколько букв — пальцы сразу расцарапываются в кровь. Есть люди, умеющие хладнокровно переживать мелкие жизненные неприятности. Я, как вы уже догадались, не из их числа. Разбитый экран, решаю я, — это знак. И знак дурной. Шансы, что телефон приземлится экраном вниз, были пятьдесят на пятьдесят. И вот пожалуйста. Все ясно. Вселенная ополчилась на меня. Раздолбанный телефон паровозом тащит за собой вагоны тоски и тревожности. Разбитый телефон — разбитая жизнь. Вот она, шопенгауэровская Воля, поглощающая на своем пути все, в том числе и меня. Где же моя, как говорил Торо, «доля бесконечности»?

Еще несколько минут я хмурюсь, ругаюсь, пытаюсь загуглить «разбитый экран» с разбитого телефона. Целый литр крови потерял, наверно.

А потом, к своему великому удивлению, я останавливаюсь. Это не Великая пауза Сократа — лишь небольшая передышка, — но это уже кое-что. За паузой следуют вопросы, а за ними — изумление.

Я удивляюсь, почему я несколько лет подряд насыщал себя животворящей мудростью четырнадцати выдающихся мыслителей человечества, но мне ни разу не пришло в голову обратиться к ним за помощью. Если философия не поможет мне преодолеть эту крохотную неприятность — какой вообще от нее прок?

И вот я слышу голоса. Успокаивающие. Упрекающие. Мудрые. Сократ призывает остановиться и поставить под вопрос собственные предположения. Я исхожу из допущения, что смартфон необходим мне для счастья, для эвдемонизма, но так ли это? Как и множество других людей, я стремлюсь быть со всеми на связи и как можно оперативнее, но редко задаю себе вопрос — так ли они безусловно хороши, связь и оперативность? Я ведь не знаю этого наверняка, напоминает Сократ. Такая ли это катастрофа — гибель смартфона? Может быть. А может быть, и нет.

Эпикур на мою так называемую неприятность плюнул бы и растер. Телефон не относился ни к естественным, ни к необходимым удовольствиям. Так и черт с ним! Сэй-Сёнагон напомнит, что телефон, словно цветение вишен, не вечен. Прими это. Порадуйся этому. Стоики, само собой, абсолютно безжалостны. Умей я предвосхищать зло, я бы эту ситуацию предвидел. Мне неподвластны события, которые привели к потере телефона, но свою реакцию я контролировать могу. Могу поддаться «предэмоции» или нет. Могу злиться или нет. Выбор за мной.

Выше нос!

Так много голосов. Того и гляди заглушат мой собственный. Я укрываюсь в кофейне. Ничего особенного, кофейня достаточно хорошая. Собрав про запас несколько «мимолетных моментов» Торо — так он называл эти блуждающие обрывки времени, — я задумчиво смотрю на разбитый экран. Не пристально всматриваюсь, а пытаюсь посмотреть по-другому . С одного угла, с другого. Не столько рассматриваю разбитый телефон, сколько говорю с ним. Когда рассматриваешь, неизбежно ведешь диалог, — как правило, банальный, но порой беседа возвышается до уровня поэзии. Для человека вроде Торо, виртуозно владеющего языком взгляда, жизнь — одно сплошное стихотворение.

Пара минут — и я вдруг вижу (пусть это прозвучит дико) произведение искусства. Не такое, чтобы хоть сейчас в музей, но все же искусства. Осколки образуют фигуры и узоры — треугольники, прямоугольники, ромбы. Разбитое стекло напоминает мне увиденный когда-то витраж из флорентийской церкви. Красота непреднамеренно расцветает прямо у меня на глазах.

Я кладу телефон — мой прекрасный, мой разбитый телефон — в карман и бреду домой, испытывая благодарность за пережитый только что визуальный поэтический опыт. Это не вполне стихотворение. Быть может, лишь одна строфа, но я согласен и на нее. Вот она, моя доля бесконечности.

Что изменилось? Не телефон. Он по-прежнему разбит вдребезги. И не законы природы. Они непреложны. Изменился мой диалог с самим собой. Начав мыслить иначе, я смог иначе видеть. Лишь крошечное изменение угла зрения — предельно мизерное, — но, как замечает Сэй-Сёнагон, в малом — великая сила и великая красота.

Я иду, и вдруг из гула голосов выделяется один. Он не говорит. Он кричит! Это Ницше. Он напоминает, что мне предстоит пройти по этой улице снова и снова. Я вновь сделаю неловкое движение, и телефон упадет — опять экраном вниз. И так до бесконечности. Я снова порежу пальцы, буду злиться, и так — вечность напролет. «Готов ли ты с этим жить? — спрашивает он. — Готов ли ты полюбить это?»

Я иду дальше, и ко мне приходит ответ. Два кратких слова — чужих, но знакомых, нелепых, но разумных, — и они реальнее реального. Da capo .

Еще, еще!

Философия, считал Сократ, есть коллективная деятельность. Теперь я понимаю, что создание книги по философии — тоже. Во всех путешествиях, от Нью-Дели до Нью-Йорка, я встречал людей — друзей и незнакомцев, — даривших мне вдохновение, поддержку и помощь. Я глубоко благодарен каждому из них.

На заре моего исследования мне помогли профессора Стэнфорда Кен Тэйлор и Роб Райх, любезно уделив мне время и поделившись своей мудростью. Впоследствии Тим Ле-Бон за обедом в Нью-Йорке стал моим проводником в мир древних стоиков, а Роб Колтер любезно согласился принять меня в «Лагерь стоиков» в вайомингских лесах. В Конкорде, штат Массачусетс, я имел счастье много беседовать о Генри Торо с Ричардом Смитом, Майклом Фредериком и Томом Блэндингом. Профессор Нью-Йоркского университета Мосс Робертс просветил меня относительно Конфуция.