Дэвид Харт - Бог. Новые ответы у границ разума

В западной философской традиции, например, ни платоники, ни аристотелианцы, ни стоики, ни кто-либо из христианских метафизиков поздней древности или Средневековья не мог представить материю как нечто независимое от «духа» или дух как нечто просто добавленное к материи в живых существах. Разумеется, ни один из них не думал ни о теле, ни о космосе как о машине, которая просто организована рациональной силой извне. Скорее, они видели, что материя всегда формируется разумными причинами и таким образом открыта разуму и фактически направлена к разуму. Платоники или аристотелианцы, или христиане не считали дух нематериальным в чисто привативном смысле, в каком, например, вакуум лишен воздуха или пар не является твердым. В любом случае они понимали дух как что-то более субстанциальное, более актуальное, более «сверхпревосходяще» («supereminently») реальное, чем материя, и фактически как всепронизывающую реальность, в которой материя должна участвовать, чтобы чем-то вообще быть. Затруднительное положение, порожденное ранним дуализмом модерна, – пресловутая «проблема взаимодействия», связанная с тем, как нематериальная реальность может влиять на чисто материальную вещь, – вовсе не было затруднительным, потому что ни одна школа не понимала взаимодействие между душой и телом как чисто внешний физический союз между двумя разными видами вещества. Материальный порядок – это, как предполагалось, всего лишь онтологически уменьшенное или сжатое следствие более полной актуальности духовного порядка. Вот почему почти невозможно найти древнюю или средневековую школу мысли, чье понимание отношения души и тела трактовало бы это как что-то наподобие связи между двумя совершенно независимыми видами материи: духом и его «механизмом» (machine) (связи, которая, как бы там ни было, на самом деле отнюдь не отражала концепции Декарта).

В платонической традиции душа не воспринималась как всего лишь чистый интеллект, управляющий автоматической машиной тела. Душа рассматривалась как жизнь тела, духовная и органическая одновременно, включающая аппетиты и страсти в не меньшей мере, чем рациональный интеллект, в то время как тело рассматривалось как материальное отражение рационального и идеального порядка. Материя была не просто инертной и непрозрачной материей механистической мысли, но скорее зеркалом вечных великолепий и истин, действительно (хотя и неполноценно) предрасположенной к свету духа. Для аристотелевской традиции человеческая душа была «формой тела», самой сутью и природой всего разумного и животного организма человека, формальной и жизненной силой, одушевляющей, пронизывающей и формирующей каждого человека, вовлекающей все энергии жизни в живое единство. Для стоической традиции тоже внутренний ум или «логос» каждого человека был также рациональной и живой целостностью тела и частным примером универсального логоса, который оживляет, формирует и направляет весь космос. Для язычников, эллинистических иудеев и христиан душа была источником и имманентной энтелехией телесной жизни, охватывающей все измерения человеческого существования: функции животных и абстрактный интеллект, ощущение и разум, эмоции и логические рассуждения, плоть и дух, природные способности и сверхъестественное стремление. Григорий Нисский, например, говорил о душе не только как об интеллекте, но и как о собирающей и формирующей природной силе, поступательно развивающей все способности человека, физические и умственные, на протяжении всей жизни. Такое понимание души может быть в чем-то аналогично чистому рациональному сознанию «картезианской» души, но в чем-то оно также аналогично «информации», закодированной в ДНК или воплощенной в эпигенетических системах. И на любом полюсе континуума сил души, задуманного таким образом, есть много того, что не лежит на поверхности мысли и редко проявляется в обычном осознании: рациональное сознание не находится ни в прямой зависимости от всех физиологических функций тела, ни осознает – при отсутствии интенсивной духовной дисциплины – непрестанной открытости высшего интеллекта свету божественного. И это более плодотворное понимание души едва ли уникальным образом присуще лишь западной интеллектуальной традиции. Рассмотрим (если взять пример более или менее произвольный) замечательное разграничение в Тайттирия-Упанишаде различных уровней разума: материального ( анна ), витального ( прана ), ментального ( манас ), чисто сознательного ( виджняна ) и блаженного ( ананда ). [58]

Однако в механистической картине реальности проблемы сознания не только весьма реальны, но и удручающе многочисленны, и попытки их решения в материалистических терминах часто перерастают в абсурд и неизбежно лишь обменивают один объяснительный недостаток на другой. Самая смелая из этих попыток, линия мысли, известная как «элиминативизм», работает над серией любопытных вариаций на тему того, что все истины о мире могут быть полностью сведены к фактам физики и поэтому более правильно быть описаны этими фактами. Подлинная, полностью развитая элиминативистская позиция – и я не преувеличиваю и не предаюсь здесь злобной карикатуре – заключается в том, что на самом деле вообще нет такого понятия, как сознание и что все разговоры о разумах, намерениях, идеях, убеждениях, мыслях и так далее принадлежат к причудливо первобытному патуа народной психологии. В идеале мы должны быть в состоянии полностью отказаться от такого языка и вместо этого говорить исключительно о дискретных физических процессах и материальных элементах, полностью «устраняя» все донаучные аллюзии на людей и на психические события. Сознание, мысли и тому подобное – всего лишь выдумки фольклора; они не более реально существуют сами по себе, чем образы в пуантилистской живописи – кроме холста и составляющих их мизерных пылинок краски – имеют какое-то реальное существование: в любом случае, если присмотреться, иллюзия единства распадется. И даже этот пример, вероятно, нарушает слишком многое в нашей традиционной мифологии сознания, учитывая, что о картине можно разумно сказать – хотя, если подумать, элиминативист в конечном итоге отрицал бы и это – что она была создана по какому-то формальному принципу и каким-то действием, предполагаемыми за ее материальными компонентами и ее физическим бытием, тогда как элиминативизм стремится обойтись без языка формальных принципов и действий вообще, в угоду чисто корпускулярному и физически каузальному описанию реальности. Такое описание, достигнув совершенства, предположительно покончит с проблемой сознания, потому что оно покончит с самим сознанием.