Дэвид Харт - Бог. Новые ответы у границ разума

В этом смысле вера в Бога не может быть полностью и последовательно отвергнута, даже если человек отказывается от всякой приверженности вероучениям и молитвам. Желания, вызываемые трансцендентальным горизонтом разумного сознания, – это не случайное возбуждение воли, а постоянный динамизм разума; они лежат в основе всякого движения мысли к миру. Но при этих формально чрезмерных и экстатических желаниях, которые ищут удовлетворения в конце концов вне природы, мы ничего не знали бы о природе, не могли бы заботиться о ней, не могли бы наслаждаться ею. Быть разумными существами, способными воспринимать реальность как умопостигаемое царство истины, нравственной ответственности и бескорыстной радости, – значит в каждое мгновение быть открытыми сверхъестественному. Для классического теизма трансцендентальные совершенства бытия – это просто разные названия – различные способы того Самобытия, которое есть Бог, и, таким образом, они обратимы друг с другом в простоте божественного. Если смотреть сквозь призму конечного существования, то это единство становится множеством различных аспектов реальности, и мы лишь изредка как-то ощущаем их конечное единство – когда, например, мы можем понять математическую истину отчасти благодаря ее изяществу или когда акт сострадания поражает нас своей красотой, или когда наша воля поступать нравственно в определенной ситуации позволяет нам увидеть истинную природу этой ситуации более четко, или когда мы чувствуем, что желание знать правду – это тоже этическое призвание разума (и так далее). По большей части, однако, мы мало знаем о том, как трансценденталии совпадают друг с другом. Тем не менее любое движение ума или воли к истине, добру, красоте или любой другой трансцендентальной цели есть проявление приверженности души к Богу. Это – конечное участие в высшей истине существования. Как говорит Шанкара, полнота бытия, не имеющая недостатка, есть и безграничное сознание – и, как таковое, оно есть и безграничная радость. [89]

Это может показаться странным способом довести мои размышления о значении слова «Бог» до конца. Однако я считаю, что таков естественный предел для любой попытки определить те аспекты нашего опыта реальности, которые открываются при вопросе о Боге. По крайней мере, я думаю, что мой подход в значительной степени соответствует пониманию Бога, обнаруживаемому в великих теистических и метафизических традициях Востока и Запада, и что он не требует себе в дополнение какого-либо частного богословия или какого-либо конкретного вероучения. Совершенно независимо от того, что Бог мог или не мог явить в ходе истории, общая тенденция во всех этих традициях – искать один источник и цель всего сущего – снова и снова направляет мысль к тем измерениям реальности, которые таинственным образом избегают любой простой эмпирической инвентаризации того, что существует. В бытии всех вещей мы сталкиваемся с изначальной «сверхъестественной» реальностью, с той предпосылкой всех вещей, которая не может быть объяснена этими вещами или содержаться в них, с последней истиной, которая логически предшествует природе и, следовательно, логически ей трансцендентна. В нашем сознании бытия мы непосредственно осознаем реальность, которой – при ее интенциональности, единстве и абстрактных принципах – не может быть дано убедительного механического объяснения, более неоспоримого, чем относительно любой другой реальности, и поэтому она логически предшествует и логически трансцендентна простой физической причинности; и в конечном счете мы обнаруживаем, что бытие и сознание не могут быть реально разделены. И в трансцендентальной структуре сознания мы сталкиваемся с наличием абсолютного в рамках даже самых обычных действий разума и воли, и мы видим, что сверхобычные радости, испытывать которые способен рациональный ум (радости, чья теневая сторона столь же сверхобычные скорби), значительно превосходят то, что может предвещать природа или о чем она может свидетельствовать; здесь же мы поместили перед собой реальность, которая логически предшествует постижимым конфигурациям природы и трансцендентна им. И, находя неразрывную взаимосвязь во всех этих трех реальностях, взятых вместе, мы приходим к высшей тайне всякого опыта. Действительно ли Бога следует искать в этих измерениях опыта, то есть там, где его традиционно и искали как безусловную и трансцендентную реальность, которая поддерживает все сущее в бытии, как того, в ком все, что природа не может вместить, но от чего она зависит, имеет свою простую и бесконечную актуальность? Любые аргументы «за» или «против» реальности Бога, не так понимаемой, – любые споры о «разумном проектировщике» или «высшем существе» в пространстве и времени, которое просто контролирует историю и регулирует мораль, или демиурге, чьи действия могут быть соперниками физическим причинам, описываемым научной космологией, – могут оказаться отклонением в некоторые направления деизма XVII века или «естественной истории» XVIII века, но такое «существо» определенно не имеет ничего общего с Богом, Которому поклоняются в великих теистических религиях или Который описывается в их философских традициях или осмысливается в их наиболее глубоких логических рефлексиях о контингентности мира.

В конце концов, однако, можно справедливо задаться вопросом, может ли Бог, который входит в человеческое сознание через, по-видимому, «сверхъестественные» измерения нашего опыта природы, когда-либо быть чем-то иным, чем логическая конструкция, к которой мы обращаемся, чтобы смягчить наше болезненное стремление к окончательным ответам, которые конечный разум не может по-настоящему понять? Если разум существует (вернусь к тому порочному кругу, который я упоминал много страниц назад), то он указывает на трансцендентного Бога; но если такого Бога нет, то сам разум – лишь иллюзия, возможно, полезная, но не более чем полезная. В конце концов единственный способ узнать, есть ли Бог, о котором мы думаем, когда пытаемся постигнуть реальность в целом и понять также само наше познание этой реальности и любовь к ней, – это сознательно и ответственно следовать трансцендентным экстазам, открывающим нам мир в их конечной цели: искать видения Бога и единения с Ним.

Полностью пробудившись от сна, сновидец – или бывший сновидец – может на миг задуматься о хитроумной запутанности искажений, с помощью которых его спящий ум превратил мир вокруг него в другой мир. Он может знать, что сны кажутся последовательными только изнутри и что пределы, которые их окружают, всегда находятся совсем рядом, окутанные непроницаемыми туманами. Только потому что сновидец временно утратил желание обращать свой взор к более отдаленным горизонтам, он считает, что обитает в реальности, совершенно полной в себе, не нуждающейся в дальнейшем объяснении. Он не видит, что этот вторичный мир не опирается ни на какие основания, не имеет более широкой истории и сохраняется как кажущееся единство только до тех пор, пока он разучился ставить под вопрос свои смешные ошибки и противоречия. Даже теперь, когда он проснулся, он по-прежнему не может не дивиться на мастерство, с которым его грезящий ум сплетал одну реальность, пусть мимолетную, из разрозненных элементов другой: колокол на башне, ветер в долине, шуршание камыша вдоль берегов ручья, все, что вызвано ветром – перезвон за открытым окном, мгновенный порыв, шорох листьев за подоконником. Как замечательно, что, когда критический интеллект заснул, воображение все еще способно на такие подвиги фантазии. И как изысканно то множество способов, которыми ткань сна сохраняла форму реального мира в своих глубоких узорах и даже имитировала убедительность бодрствующего сознания: реальность вещей присутствовала все это время, но только под видом совершенно другой реальности. Это то, что можно оценить только в свете утра, когда человек уже вышел из состояния сна. Ибо в то время как те, кто бодрствует, знают, что такое спать, те, кто все еще спит, не помнят, что такое бодрствовать.